В следующий миг он неожиданно мучнисто забелел бледными осунувшимися щеками: на него накатила картина только что совершенного убийства. Ему пришлось какой-то черной, с облупленной краской железкой - деталью неведомого станка глушить владельца "семерки" - краснолицего, с покатыми толстыми щеками, плохо выбритого человека, одетого в старенький костюм и такую же старенькую рубаху-ковбойку.

Аронов бил его железкой в висок, отчетливо слышал, как под ударами с тупым хряском лопается кость, слышал также рвущееся дыхание водителя и не понимал, как можно после таких ударов ещё дышать, сипеть, выворачивать усталые красные глаза, чтобы увидеть лицо своего убийцы. Нет, все-таки человек - чрезвычайно живучее создание. Такая живучесть не укладывалась в голове Аронова, сам бы он скончался после одного слабенького удара... А этот все живет и живет!

Тело убитого водителя сбросили в Яузу, там же в Яузе с мылом вымыли руки, ополоснули лица.

– То, что доктор Коган прописал!
– повторил Аронов, глядя в глаза старику Арнаутову.

– Насчет доктора Когана не знаю, но что это за машина - покажет матушка-жизнь, - пробурчал старик Арнаутов, заглядывая в салон.
– Ладно, завтра вечером можете забирать машину, на прежнюю "семерку" она будет похожа не более, чем юный ангел на меня.

– А документы?

– Олечка Николаевна распорядилась и насчет документов, - сказал Арнаутов.
– Получите все, весь пакет - и номера новые, и техпаспорт, и даже чек об оплате автомобиля, - все, словом...

– Вот это класс!
– восхитился Аронов, но тут же осекся, придавленный тяжелым взглядом напарника.

– Ты выпить не хочешь?
– спросил Каукалов у Ильи, когда они очутились вдвоем в черной московской ночи.

– Я "за", - ответил напарник.

Они добрались до центра, заглянули в какой-то шумный крохотный кабачок. К ним подскочил официант, с глазами врастопыр, наряженный в красную, с косым стоячим воротником, как у трактирного полового, рубаху.

– По двести граммов холодной водки в граненых стаканах, - Каукалов устало поднял указательный палец, - обязательно в граненых, как это делали когда-то наши деды.

– А в круглом, хрустальном, чешского изготовления, разве не годится?
– Официант стремительно свел на переносице свои хитрющие глаза: он искал в этом заказе какой-то подвох, но не находил его.

– Не годится, - Каукалов повысил голос, - только в граненом стакане. Если у вас нет граненых стаканов, мы уйдем в другое место.

– В Греции все есть!
– патетически провозгласил официант.

– И по соленому огурцу с куском черного хлеба, - увеличил заказ Каукалов.

– И огурчики тоже найдем. И хлеб найдем - черный, бородинский, посыпанный укропным семенем. В Греции есть все...

– Болтун!
– осуждающе произнес Каукалов, когда официант, смешно подпрыгивая, унесся за занавеску, за которой находился "пищеблок".
– Не люблю болтунов.

– Не нервничай!
– посоветовал Аронов.
– Нервные клетки не восстанавливаются.

Каукалов помолчал, повернул голову, увидел в углу двух смазливых проституток, по виду ещё школьниц, очень юных, с точеными ногами и нежным персиковым румянцем на щеках, не испорченных пока пудрой и прочей косметикой. Заметив, что Каукалов смотрит на них, проститутки дружно поднялись с дивана, но Каукалов с суровым видом отвернулся, и проститутки вновь сели.

– Знаешь, чего не хватает к твоему прикиду, который мы купили вчера?
– Аронов пальцами отбил на высокой черной стойке лихой маршевый ритм.

– Чего?

– "Свотча" - ярких часов, от которых чумеет вся Европа. Надо обязательно купить "свотч". Самые модные - "Артист" и "Студио Аззурро".

– М-да, особенно в нашем деле, - не удержался Каукалов от подковырки, - чтобы по часам этим нас запомнили, потом нашли и ломом проломили головы.

– Есть другая модель - неяркие, но зато с четырьмя циферблатами сразу. Японские часы, называются "Джи-Шок". С таким наворотом, что проститутки при виде "Джи-Шока" отдаются без всяких денег. А, Жека?

Каукалов не ответил, он думал о том, как жить дальше, что будет с ним и с Илюшкой через месяц, через полгода, через год, сумеет ли он благополучно соскочить с крючка у Ольги Николаевны и нырнуть куда-нибудь в спасительную тень, залечь в глубоком месте, - мысли эти были мрачными, рождали внутри тяжесть, которая неприятным камнем оседала в животе, мешала дышать, даже думать, вот ведь как, - а ему хотелось разобраться в этих мыслях, увидеть впереди просвет, устремиться туда.

И Илюшку он втянул в это дело - тот поверил ему и пошел следом. А Каукалов повязал бывшего одноклассника по рукам и ногам кровью трех убийств, теперь не сможет уйти, если захочет. Слишком крепко повязан. Но Илюшка молодец, не куксится, не тяготится, наоборот, старается родить в себе что-нибудь веселое, легкое, пристает с этим к напарнику.

Водку Каукалов выпил молча, маленькими вкусными глоточками, от начала до конца, поставил стакан на стол и аккуратно подцепил тугой маринованный, - не соленый, как было заказано, огурчик.

Надо бы выговорить официанту за обман, но на это не было сил, и Каукалов промолчал. Аронов, подражая ему, также мелкими глотками опустошил стакан, поморщился от одуряющей горечи, покрутил головой, потом, засопев сердито, понюхал рукав. На глазах у него проступили слезы. Прежде, чем откусить от огурца, он вытер глаза и выдохнул из себя спертое, с мужицкой отрыжкой: