– Нет, нет. Тот создал "Грозу". Где луч света в темном царстве...

– А разве не он написал "Как закалялась сталь"?

– Про "Сталь" сочинил Гладков!

– Но Гладков написал про "Цемент"... И про то, что жизнь надо прожить так, чтобы... не было больно...

– По-моему, это Панферов... Там еще один, который разведчик и который... один в поле воин...

– А это Юлиан Семенов! "Щит и меч"... Там Тихонов надувает этого... Ну, Броневого... который...

– Подожди, подожди. Но при чем тут "Десант"?

– Ладно. Пусть будет Соболев. У него был морской десант. Или Малышкин, Леонов, Бубенов, Серафимович, Бабаевский, Павленко, Ажаев, Кожевников... Или Вера Инбер... Или кто-то еще.

Чем хороша провинция, что в ней вдруг возникают какие-то невообразимые юбилеи и праздники, о которых наша столица даже не догадывается. Вот и на этот раз кому-то взбрело в голову зафрахтовать судно, которое поплывет по реке Кубань, по маршруту, описанному в повести Фурманова "Красный десант", с остановками на пути, чтобы участники нынешнего десанта и участники бывшего десанта, если таковые найдутся, могли бы поведать о героическом прошлом нашего народа, который здесь, на Кубани, одерживал свои победы над врагами рабочего класса и даже захватил в боях какую-то станицу. До нее мы и должны доплыть. В этой красной станице наша героическая посудина будет встречена хлебом и солью и красными транспарантами, а потом состоится торжественный митинг и все прочее, как полагается на таком серьезном революционном мероприятии.

В Краснодаре отчего-то обожают слово "красный". Оно присутствует и в названии города, и в названии центральной улицы: "Красный проспект", и в названии гостиницы, где мы обитаем, "Красная гостиница"...

Естественно, что наш десант не может быть иным, а только очень, очень красным.

Ранним утром от здешнего культурного центра, не упомню уж, какой раскраски, мы погру-зились в рыжий, потрескивающий от возраста автобус и приехали на пристань, где нас ожидал такой же дряхленький, видавший виды теплоход. Возможно, он был ровесником легендарного похода. Даже при беглом взгляде можно было заметить, что народ подобрался пестрый: городские власти, работники культуры и печати, коим было велено отражать столь важное событие в прессе; почетные пенсионеры, и один из них, самый немощный, его привели под руки, был как раз главным участником давнего события.

Не разобравшись в обстановке, он принялся немедля, тут же на палубе, заученно повество-вать о давних, пережитых им годах, но его подхватили под ручки, произнеся: "После, после!" - и утащили в дальнюю каюту, чтобы он отдыхал. Когда надо, призовут.

Были и наши коллеги из местного Союза писателей, два поэта, оба светлые, и нечесаные, одного звали Варрава: имя иль такой грозный псевдоним, я не разобрал. Но Георгий, знакомый с местным фольклором, тут же процитировал давние стишки: "Не то страшно, что Варрава, а то страшно - что орава..."

Имелся в виду, наверное, остальной литературный отряд, который в свое время травил и самого Георгия.

С местными властями, в том числе и литературными, у Георгия во все времена не складыва-лись отношения. Стоило ему что-нибудь опубликовать, особенно в Москве, и особенно сатириче-ское, как начинались разборки, выяснения, чуть ли не расследования, вплоть до горкома, крайкома и так далее, поскольку Георгий, как приличный человек, воспитанный с молодости, с суворовско-го училища в лучших патриотических традициях, рано вступил в партию. Не надо объяснять какую, она была одна. И теперь тяжко от нее страдал. С какого-то момента, скорей всего с напеча-тания в недозволительно развязной "Юности", он был зачислен в здешние "Солженицыны".

Вспомните систему: мероприятия в центре тотчас копировались на местах, принимая карикатурные формы, и, как только начинался в идеологии новый виток закрутки, в горкоме-крайкоме тотчас спохватывались: "А что, Садовников на месте? В Москве? Почему же в Москве, если он нужен для такого мероприятия?"

В Москву Георгий обычно приезжал по приглашению главного редактора "Юности" Бориса Полевого, человека дошлого, имевшего достаточное представление о провинции и ее нравах. В какой-то острый момент он вытаскивал Садовникова из его болота, как бы для редактирования, а на самом деле просто для передышки.

И тогда в Москву, в журнал "Юность", из здешних кабинетов летела срочная телеграмма с указанием коммунисту Садовникову немедля явиться по месту прописки для предстоящего "творческого собеседования". Так именовалась у нас проработка. А как заканчивалась очередная сессия, или бюро, или собрание писателей ("та самая "орава Варрав"), опального писателя нехотя отпускали, взяв с него твердое слово до следующего мероприятия не удаляться слишком далеко.

Садовников был мальчиком для битья и оттого им особенно дорожили. Практически он один самим фактом литературного существования, не очень легкого, кормил целую идеологическую свору горкомовско-крайкомовских нахлебников.

Завидев теперь среди участников десанта некоторых бывших своих гонителей, Георгий старался огибать их, но ни о ком не сказал дурного слова. Все они были вполне приличные, по нынешним понятиям, люди. В меру испорченные и в меру начитанные и неглупые. Вот только дубасили его по голове да лупили чем ни попадя, и исключали, и изгоняли, и в конечном итоге изгнали-таки, выкинули из "красного" города... В белокаменную столицу...

Кажется, впервые с тех самых пор и приехал Георгий на эту не очень-то приветливую для него землю. Да и на "десант" согласился, чтобы не бросать меня одного.