Вот с этим Непомнящим и предстояло служить, возможно, долгие годы! Никита хмуро из - под лобья разглядывал глупо улыбающегося командира роты. Витька корпел за соседним персональным столом над разобранным старым утюгом. Ремонтировал его третий час и явно испытывал от этого занятия удовольствие. Что сказать о нем: мастер - ломастер! Ромашкин вновь зарылся в бумажки и грустно размышлял: раз такой олух смог стать командиром учебной роты, значит в армии возможно все. Из разговоров взводных между собой, Никита понял, что ротного не любят. Некоторые, в частности, Шкребус и Мурыгин, его ненавидели и презирали. Они рассматривались как потенциальные командиры роты, но не сложилось. Как рассказывал Мурыгин, он полгода поил пом нач штаба полка, и имел твердые заверения в предстоящем служебном росте, после замены Никишова. Но строевик, сам ушел раньше на пенсию, так и не договорившись с комбатом, а жуликоватый Алсын не любил Мурыгина, за пререкания и острые шуточки. Алсынбабаев, зная ершистый характер взводного, и куркульские замашки Вовки, и уже имея в батальоне двух неуступчивых ротных, предпочел назначить хоть в одном подразделении покладистого командира. Пусть и тупого, пусть и бестолкового, но тихого и послушного, который не будет мешаться под ногами в процессе работорговли.

Ромашкин, делил второй двух тумбовый стол канцелярии, с зампотехом роты Пелько, и поэтому теснился на одной его половине. На чистой. Другая половина была завалена промасленными путевками, формулярами и коробками технаря. Узкая и длинная канцелярия роты не позволяла разместить более трех столов и трех шкафов. Третий стол - на четырех взводных, по масштабам захламленности не поддавался описанию. Так же как и их шкаф. Старшие лейтенанты постоянно ругали молодого лейтенанта Ахмедку Бекшимова, что он привнес азиатский беспорядок в их угол, и винили во всех смертных грехах. Молодой лейтенант Ахмедка, скромно улыбался, молча сносил насмешки и не возражал. Бардак так бардак, иначе не умею.

Недумающему на совещаниях постоянно перечили и Мурыгин и Шкребус, по делу и не по делу. Шмер не ругался, но его ехидные анекдоты и подначки, выводили ротного из душевного равновесия больше, чем пререкания и хамство остальных, а колкие замечания порой ставили в тупик. Ротный оказался безнадежен: рассеян, туп, и совершенно "без царя в голове". Точно так, как и характеризовал его Шмер.

Зампотех Пелько в жизни роты участия почти не принимал. Технарь внезапно исчезал из казармы, порой на неделю, и так же внезапно объявлялся. Шурка выполнял какие-то указания зампотеха с фамилией Ке. Много читавший книг в детстве и юности, Ромашкин услышав эту корейскую фамилию задумчиво произнес: "Дневник пройдохи Ке". Тот Ке из книжки плохо кончил, застрелили. А этот тоже пройдоха?

– Пройдоха, еще какой!
– рассмеялся Шмер.
– Король вторчермета Туркестана! Барон черного и цветного металла. Император свалок металлолома!

Никита почему - то быстро сблизился с Мишкой Шмером. Они вместе ходили в столовую, вместе ездили в город. Взводный свел Ромашкина с местным "бомондом".

Этот аристократический клуб был ограничен компанией из шести офицеров: четверых постоянных (холостяков) и двух приходящих (женатых).

Председательствовал в клубе "поручик" Вадик Колчаков, заместитель председателя являлся бывший "поручик", а ныне разжалованный подпоручик Костя Лунев. Тостующим числился весельчак Шмер, а почетным герольдмейстером (назвали должность для красоты, не зная толком, что она означает) боксер и силач Игорь Лебедь, по - простому Белый (за белобрысость). Женатиков Серегу Шкребуса и Олега Власьева впустили в узкий круг, как водителей крайне необходимых мотоэкипажей, трескучего мотоцикла "Восход" и старого "Москвича". Без них пьянки были бы скоротечны, и оканчивались после распития последней рюмки. А с присутствием в компании Власьева (Власа), и Шкребуса (Ребуса и он же Глобус), мотокони мчались в город к "черному окну", из которого за двойную цену в любое время ночи выдавалось спиртное.

Никиту ввели в гусарский круг в качестве кандидата, по протекции Шмера. Приходящих и желающих состоять в коллективе было довольно много, и в кандидатах числилось с десяток субъектов, без малейших перспектив в него вступить.

После того как Никита вылакал две стопки, не морщась, Ребус- Глобус тотчас обозвал его:

– Какой ты к черту Ромашкин? Ты будешь Рюмашкиным!

– Лейтенант! А зачем тебе наш гусарский коллектив?
– спросил Лунев, наливая очередную порцию в бокалы.
– Ты что в армии служить не желаешь?

– Почему так решил?
– переспросил Никита.
– Пока не отказываюсь.

– Потому что те, кто обычно сидит за нашим скромным столом, служить в этой гребаной армии не желают!
– воскликнул Лунев ухмыляясь.

– Взгляни на нас. Думаешь, почему мы пьем? Причем не просто так пьем, а систематически, "по-черному", без всякого смысла, и без повода!
– поддержал приятеля Балинский.
– Пьем, пьем и пьем. Время от времени блюем, но это крайне редко. Вонючая, паршивая, местная водка уже давно не берет. А тоска и печаль не проходят. Грустим, поем, играем в карты, дебоширим, изредка водим сюда баб-с! Да! Случается. Но веселее на душе ни от чего не становится.

– Ну, чего вы к нему пристали?
– вступился за рекомендуемого приятеля Шмер.
– Парню скучно и хреново на душе, жена от него сбежала. Пусть потрется в нашей компании. Тем более у Никиты имеются деньжата. Он получил подъемные в предыдущем гарнизоне, откуда Ромашкина переправили сюда. И наш друг готов их потратить вместе с нами! Верно, говорю?

– В принципе верно, - согласился опьяневший Никита.
– И потрачу! А отчего я торчу тут с вами, сам не знаю.

– Пей и не болтай!
– гаркнул Ребус и хлопнул лейтенанта по спине пухлой потной пятерней.

– За дружбу и свободу!
– рявкнул Лунев и поднял граненый стакан.

– За волю!
– еще громче воскликнул Колчаков.

В течение следующих трех часов собутыльники громко говорили, спорили о чем-то, и много пили все подряд. В комнату заходили другие офицеры, большинство совершенно не знакомых Ромашкину. Были даже два брата близнеца. Как пошутил Лебедь, однояйцовых (но не с разными яйцами). Знакомились, пили, уходили. Шкребус откланялся в середине пьянки. Холостяки громко кричали ему в след: Женатик! Подкаблучник! Беги, скорей!