— Бери, говорят тебе!

Коркович пожал плечами, но взял. Это была пора, когда в доме безраздельно властвовала супруга.

— Теперь подай панне Бжеской, — скомандовала пани Коркович.

Линка уставилась на мать, огорченная Стася на Мадзю, а пан Бронислав, ужасно довольный, показал Стасе язык. Однако Мадзя спокойно положила себе на тарелку жаркого, только побледнела немного, и видно было, что она заставляет себя есть.

То же самое повторилось и с другими блюдами.

После обеда девочки тут же бросились за Мадзей.

— Панна Магдалена, — наперебой уговаривали они ее, — не обращайте на маму внимания! Пройдет неделька, и она извинится перед вами, а сейчас на нее стих нашел, даже папа ее боится! Даже мы! Теперь только мама и Бронек правят домом, но пройдет неделька…

— А может, мама уже не хочет, чтобы я занималась с вами? — спокойно спросила Мадзя.

Тут Стася расплакалась, а Линка упала перед Мадзей на колени.

— О, панна Магдалена! — взмолились они. — Как вы можете даже думать об этом? Да я бы умерла! Да я бы из дому убежала! Без вас нам свет не мил! Поклянитесь, что не оставите нас!

Они так горько плакали, так обнимали Мадзю, что та расплакалась вместе с ними и обещала никогда не оставлять их.

Панна Говард по-прежнему несколько раз в неделю давала девочкам уроки, однако и сентиментальной Стасе и суровой Линке они казались все менее понятными. Учительница никак не могла втолковать им, почему, например, непослушная Ева, любопытная жена Лота или кровожадная Юдифь были высшими существами, а Пенелопа — мерзкой рабыней.

— Любопытно знать, — говорила Стася Линке, — за что панна Говард сердится на Пенелопу? Если муж у нее не умер, а только уехал, должна же она была ждать его. Да ей и не позволили бы выйти замуж за другого.

— Сколько раз маме приходится ждать папу, и никто этому не удивляется! — прибавила Линка.

— Знаешь что, — понизив голос, сказала Стася, — мне даже не нравятся эти героини. Ну хорошо ли поступила Ева, когда во что бы то ни стало захотела стать мудрой, за что мы все до сих пор расплачиваемся?

— Как, ты веришь в мудрость Евы? — воскликнула Линка. — Что она, в университет поступила, как панна Сольская? Я думаю, — да и Бронек намекал на это, — с яблоком что-то не так было дело…

— Или взять Юдифь, — подхватила Стася. — Скажу тебе прямо, я бы ни за что не отрубила голову Олоферну.

— Он ведь мог проснуться, — прибавила Линка.

По этой причине обе девицы ужасно скучали на лекциях панны Говард об исторической роли женщин, начиная с мифической Евы, от которой человечество унаследовало тягу к точным знаниям, и кончая Алисой Вальтер, которая командовала армией Соединенных Штатов Америки. Ни Стасю, ни Линку не заинтересовало даже то немаловажное обстоятельство, что историки-мужчины тенденциозно умалчивают о главнокомандующем-женщине и что, по новейшим данным, армией Соединенных Штатов командовала не Алиса Вальтер, а Эльвира Кук или какая-то другая женщина.

Стася и Линка без стеснения зевали на уроках или толкали друг дружку под партой ногами, а с панной Говард охотнее всего заводили разговоры про обыденные происшествия и домашние дела.

Так и после скандала за обедом, когда панна Говард явилась к девочкам с новой лекцией, в которой она намеревалась доказать, что гетеры были самыми независимыми женщинами Греции, Линка и Стася стали наперебой рассказывать ей о том, что мать сердится, что блюда за столом подаются по-новому, но больше всего о том, что панна Магдалена сама доброта, что она святая, ангельчик.

Панна Говард с ужасом выслушала девочек, тотчас прекратила занятия и отправилась в комнату к Мадзе.

— Неужели, — спросила она у Мадзи, — пани Коркович, позабыв всякое приличие, приказала подавать вам после своего мужа?

— Что же в этом особенного? — ответила Мадзя. — Пан Коркович мне в отцы годится.

— Ах вот как! Но вы забываете про свой пол и свое положение…

— Я вас не понимаю.

— За долгие столетия борьбы, — с вдохновенным видом заговорила панна Говард, — бесправная, угнетенная, обманутая женщина добилась того, что мужчина хотя бы внешне стал признавать ее превосходство и на улице, в гостиной, за столом уступал ей место. По моему убеждению, женщина, которая отказывается от этой привилегии, предает все женское сословие, частицу которого она составляет.

— Что же я должна делать? — спросила Мадзя, подавленная этим потоком слов.

— Бороться! Заставить пана Корковича признать свою ошибку и вернуть вам надлежащее место.

— Но ведь я у них платная учительница.

У панны Говард покраснели лоб, щеки, даже шея.

— Тем более надо бороться! — воскликнула она. — Разве вы не понимаете, какое высокое положение занимает учительница? Да она на целую голову выше родителей! Ведь мы развиваем ум ребенка, его независимость, его «я», а родители дали ему только жизнь. Разве можете вы сомневаться в том, какое дело труднее…