И тут на заснеженной тропе показался летящий мощным галопом Белогривый, неся на спине двух всадников. Они соскочили на утоптанный снег еще прежде, чем он остановился.

Все виделось сквозь белесо-розовую муть, и с кончиков ресниц то и дело сыпался острыми порошинками кровавый иней - но Эннеари глядел, не смигнув. Он не имеет права промедлить и остаться на всю жизнь без глаза. Он должен, он просто обязан во всех подробностях разглядеть зияющую в опустелой глазнице кровавую рану. Он обязан смотреть на свое изувеченное лицо, на его отражение в зеркальной поверхности клинка... ради того, другого лица, что плывет над ним, растворяясь в рассветных облаках... ради того, чтобы на этом лице - на лице Шеррин - никогда больше не было такого неизбывного горя, никогда... я ведь слово себе давал, что никому не позволю сделать тебе больно... давал - и не сдержал его... только я тогда не понимал, даже во сне, и то не понимал... почему? Почему я не знал тогда, что ты как туман, который укрывает песню от вражеских ушей? Что ты - тетива, без которой стрела и не улетит никуда? Почему надо побывать на волосок от смерти, чтобы увидеть лицо жизни... моей жизни? Это ты - моя жизнь, Шайри... а я и не знал...

Где были мои глаза, когда они у меня были?!

Почему я видел ими только то, что ты красивая - но не видел, что ты единственная?

Зачем я так старательно морочил себе голову - и лишь теперь, когда сил не осталось уже ни на что, на ложь самому себе их тоже не хватает? Шайри, ну почему я так долго лгал себе, так старался не видеть очевидного... почему я раньше не называл тебя так - Шайри...

С той минуты, когда по заснеженному лесу перекаты эха донесли крик Лоайре, и Лерметт понял, что исторгнут он чудовищной бедой, короля охватила ярость - та странная боевая ярость, которая так сродни бесчувствию, что люди несведущие, глядя со стороны, могут иной раз и перепутать. Только памятью разума - не чувств!
– он помнил, как взлетел в седло, как подхватил Илери рядом с собой на Белогривого... а недолгую бешеную скачку, высекающую из лесной дороги комья снега, даже и разумом не помнил.

А вот тот мучительный ужас, который черной волной захлестнул его по самое горло, когда он увидел Арьена на руках у эттармского оборотня, Лерметт как раз запомнил на всю оставшуюся жизнь, накрепко запомнил - но только не разумом. То, во что рассудок просто отказывается верить, зыбкие видения, невозможные картины - лицо Илмеррана с прикушенной губой... Илери на коленях рядом с Эттрейгом, ее руки... и его собственные руки, на которые эттармский волк бережно перекладывает свою ношу... и еще чьи-то руки, забирающие меч у Шеррин... все кружилось, клубилось, летело в какой-то омут... серое, как заношенный холст, лицо Лоайре... губы Алани беззвучно шевелятся... широкий нож, покидающий тело Арьена... и кровь из раны в спине... темная, почти черная кровь, заново вспенившая снег... ее так много...

–  Это мертвая кровь, - глухо произнесла Илери.
– Уже мертвая. Час... может, дольше. Нет смысла вливать ее обратно в жилы. Нужно освободить легкое... слишком ее много затекло под ребра... а вот теперь довольно.

Рана под ее пальцами закрылась так легко и обыденно, словно Илери стерла черточку, проведенную пальцем на песке.

–  Лицо ему прикрой, - бесцветным от напряжения голосом промолвила Илери.

–  Он... умирает?
– только и сумел ахнуть Алани. Лерметт и того не сумел.

–  Нет.
– Сейгден одним быстрым движением отодрал вуаль, свисающую с головного убора замершей Шеррин, и набросил легкий шелк на правую половину лица Эннеари.
– Просто если я что-то понимаю в эльфах, нам сейчас предстоит жуткое зрелище.

–  Ну уж не страшнее, чем это, - встрял давешний разговорчивый всадник.

Сейгден обратил на него язвительный взгляд.

–  Страшнее, сударь мой, и намного. Или тебе так хочется посмотреть, как отрастает вырванный глаз?

Изумленный выдох Шеррин прозвенел таким неслыханным счастьем, что снег так и просиял ей в ответ.

–  Шайри...
– тихо, но очень внятно выговорил Эннеари. Из-под теплого нарретталя показались кончики пальцев, следом узкая кисть, запястье - белое, как кость, с багровым рубцом... значит, руки Арьену тоже связали, но он успел их высвободить... а больше ничего не успел... зато помощь все-таки подоспела вовремя...

Шеррин дрожащими пальцами прикоснулась к руке Арьена.

–  Шайри...
– прежним слабым, но отчетливым голосом произнес Эннеари. Сними свой жуткий подойник... пожалуйста...

Никто не ожидал, что первые слова ожившего Эннеари будут именно такими. С миром определенно творилось нечто странное... но разве после судорог кровавого безумия мир может вести себя иначе, как странно? Никто не может. Подойник - значит, подойник... ничего особенного... и если его просят снять, именно так и следует поступить.

Свободной рукой Шеррин сдернула с головы свой стоячий чепец - и водопад иссиня-черных волос выплеснулся на плечи, заструился по спине...

–  Никогда больше... не покрывай волосы, - вымолвил Эннеари.
– Пускай мне все медведи завидуют.

–  К... какие мед... веди?
– тревожно и растерянно осведомилась Шеррин.

–  Лесные, - торжествующим шепотом сообщил Эннеари и слабо усмехнулся уголком рта.
– Пусть им будет завидно, ладно?

Лоайре прикрыл рот обеими ладонями. Шеррин опрометчивой глупости всадника не расслышала - не до того ей было - а вот Арьен, оказывается, слышал все... и худшего возмездия, чем это мгновение стыда, для безмозглого болтуна придумать невозможно. Вперед наука. Авось научится думать прежде, чем говорить.