Все происходило в привычном порядке: подполковник выпроваживал возчиков на ночевку за городскую черту, куда уже ушла часть повозок, а возчикам - не хотелось куда-то убираться.

Сейчас все части корпуса устраивались на новом месте, и вряд ли хоть в одной обходилось без неувязок.

–  Извините, господин полковник, - сказал подполковник совсем невоенным тоном, каким только что с отеческим добродушием разговаривал и с нижними чинами.

Через минуты три Крымов увидел пустую палату, где было электричество, умывальник, четыре железные кровати.

–  Хорошо, культурно, - отметил начальник лазарета с некоторой гордостью.
– В следующей - казаки, а в конце - германцы.

–  Германцы?
– переспросил Крымов.

–  Да, тяжелые. Я установил там контроль. Но там еще германский врач и сестра, люди, по-моему, приличные.
– Подполковник был доволен и германцами.

Из комнаты справа в коридор открылась дверь, и в прямоугольник яркого света вышел человек в белом халате с русой бородкой.

–  Это доктор Исаев, - представил подполковник.
– Старший врач.

–  Мы пьем чай, приглашаем, - сказал доктор.
– Германские коллеги нас угощают.

–  Я бы предпочел поговорить с германскими ранеными, - ответил Крымов. Есть офицеры среди них?

–  Есть, но, наверное, он спит.
– Доктор мягко улыбнулся, точно сожалел о том, что не может отвести Крымова к немцу.

–  Ничего, разбудим, - сказал Крымов.
– Какие-нибудь бумаги у него есть?

–  Как разбудите?
– снова улыбнулся доктор.
– Подождите до утра, утром можно поговорить.

–  Лучше сейчас. Бумаги у него есть?

–  Какие бумаги?
– воскликнул доктор Исаев, с упреком обращаясь к подполковнику.
– Я не обыскивал его! Может, прикажете выбросить раненых на улицу?

Из-за дверей слева донеслось негромкое задумчивое пение. Пели знакомую Крымову казачью песню.

Ой да разродимая ты моя сторона,

Ой да не увижу больше я тебя...

–  Я вас понимаю, доктор, - сказал Крымов.
– Но война, ничего не могу поделать. Ведите меня к немцу.

Доктор развел руками и, что-то буркнув, пошел по коридору.

–  Позвать германского доктора?
– спросил начальник лазарета.

–  Обойдемся сами, - сказал Крымов.
– Идемте.

Раненый немец лежал один в темной палате, где пахло тем особым запахом медикаментов и крови, который всегда держится в палатах тяжелораненых. Доктор не включил света, слабая коридорная лампочка оставляла посреди палаты неяркую полосу, была видна голова на подушке и закрытое простыней тело. Раненый дышал хрипло, с трудом.

–  Извините, камрад, - обратился по-немецки Крымов.
– Нам надо поговорить.

–  Спит, - сказал доктор.

–  Включите свет, - велел Крымов.

При свете он увидел бледное, чуть влажное лицо с блестевшим желтым лбом, приоткрытый сухой рот, обметанный щетиной подбородок и выражение угасающей жизни.

"Прости меня, Господи, - подумал полковник.
– Злая судьба - вот так умирать".

–  Пошли, - вымолвил он.
– Хотя постойте...
– Открыл тумбочку, выгреб оттуда офицерскую сумку и вытащил из нее тонкую книжицу.

В документе указывалось, что капитан Франц Бреме служит в двадцатом германском корпусе.

Доктор осуждающе смотрел на Крымова, не мог понять, что перед ликом смерти может быть существенного в какой-то офицерской книжке.

* * *

Утром 10 августа по прекрасному шоссе Нейденбург - Сольдау Крымов домчался до Сольдау, стоявшего на берегу реки, тоже именуемой Сольдау. На реке лежала тень от моста, и тянулась по воде прядь исчезающего тумана. Освещенные солнцем с русской стороны краснели шпили католического костела, золотились окна - все как будто целые.

На сырых утренних улицах уже вовсю проявлялось присутствие действующей армии, но не было видно ни разрушений, ни пожарищ. Артамонов взял город чисто.

–  В первом корпусе нас по-человечески принимали, - с удовольствием заметил вестовой, словно приветствуя генерала-хлебосола.

Ненадежен был командир первого, а ведь и Крымов сейчас испытывал что-то подобное Степанову настроению - с Артамоновым было легко, он осознавал, что задача Крымова - толкать, а его задача - выполнять указания представителя командующего; все было просто и понятно.

На площади перед ландратом, где стоял большой автомобиль и у временной коновязи - оседланные кони, Крымов вышел. Городок напоминал Нейденбург, только никаких госпиталей не было видно. Возле коновязи вертелся черно-белый котенок. Часовые-пехотинцы четко откозыряли полковнику, а казак-конвоец, случайно оказавшийся у дверей, - с лихой небрежностью.