Ощутив боль в сердце и подступающую к горлу тошноту, Лэнсинг отвернулся от окошка, утер взмокший лоб, будто стирал с лица замаравшие его ненависть и отвращение.

– Я не могла смотреть. Бросила туда лишь мимолетный взгляд.

Лэнсинг ощутил, что покрывается гусиной кожей, а его самого тянет съежиться, стать крохотным и незаметным.

– Забудь об этом, - сказала Мэри.
– Будто ничего и не видел. Это я виновата: надо было предупредить.

– А что в остальных? Так же скверно?

– Нет, этот - хуже всех.

– Вы только поглядите!
– воскликнул Генерал.
– Ни разу в жизни не видел ничего подобного.
– И отошел в сторону, чтобы Лэнсинг мог заглянуть в глазок. Местность была очень неровной, не было ни одной плоской площадки, и лишь через несколько секунд до Лэнсинга дошло, почему: вся поверхность земли - если только таковая имелась - была покрыта стоящими вплотную одна к другой пирамидками высотой примерно до пояса. Определить, являли собой эти пирамиды поверхность грунта, или зачем-то поставлены здесь каким-то деятелем, было совершенно невозможно. Вершины пирамид были заострены, и всякий пришелец, попытавшийся прорваться сквозь их строй, имел блестящую возможность усесться на кол.

– Должен признать, - заявил Генерал, - что это самые великолепные заграждения из всех, какие я видел. Перебраться через них будет трудновато даже на танке.

– Так вы думаете, что это фортификационные сооружения?
– уточнила Мэри.

– Не исключено, но не пойму, зачем они тут. Здесь нет никакой твердыни, которую следовало бы оборонять.

И это действительно было так: поле пирамид простиралось до самого горизонта; там не было ничего, кроме них.

– По-моему, мы так никогда и не узнаем, что же это такое на самом деле, - сказал Лэнсинг.

– Узнать можно, - подал голос стоявший позади Пастор.
– Надо отодвинуть засовы, открыть дверь и зайти в...

– Нет, - решительно оборвал его Генерал, - вот как раз этого мы и не можем себе позволить. Эти двери могут оказаться ловушками. Откроешь дверь, сделаешь шаг через порог, и обнаружишь, что нет больше ни двери, ни порога, а ты уже там, откуда нет возврата.

– Вы не верите ни во что, - буркнул Пастор.
– Всюду видите только ловушки.

– Это воинская выучка, не раз сослужившая мне добрую службу и спасшая меня от множества глупых шагов.

– Остался еще один мир, - сообщила Лэнсингу Мэри, - и это печальнейшее зрелище на свете. Не спрашивай, почему. Просто так, и все.

Мир действительно был печален. Прижав лицо к смотровому окошку, Лэнсинг увидел сумрачную лесистую лощину. Деревья, росшие на склонах окаймлявших ее холмов, были угловатыми и покореженными. Эти кривые деревья напоминали ковыляющих древних старцев, хотя в этом мире не шевелилось ничто - не было даже играющего листвой ветерка. "Быть может, - подумал Лэнсинг, - в том-то и состоит печаль: быть навечно скованным в мучительном движении". Среди деревьев там и тут виднелись утонувшие глубоко в земле замшелые валуны, а еще Лэнсинг догадывался, что по дну рассекавшего склон глубокого оврага должен бежать поток - но вряд ли его воды весело журчат. И все-таки Эдуарду никак не удавалось докопаться до причины печали - ну да, это унылое зрелище, подобный вид не может не внушать тоску, но откуда взялась печаль?

Отвернувшись от глазка, он взглянул на Мэри, но та лишь покачала головой.

– Не спрашивай. Я и сама не пойму.

16

Костер они развели ради тепла и уюта: солнце уже закатилось, и внутри здания стало довольно зябко. Теперь же они расселись вокруг костра и повели беседу.

– Я бы предположил, - начал Генерал, - что двери могут содержать в себе разгадку причины нашего прибытия, но мне это кажется маловероятным.

– Мне совершенно ясно, - заметил Пастор, - что двери ведут в иные миры. Если мы попытаемся войти в них...

– Да говорю я вам, - перебил Генерал, - что двери - это ловушки. Только попробуй начать с ними возиться, враз обнаружишь, что обратной дороги нет.

– Очевидно, - сказала Мэри, - что жителей этого города весьма занимали иные миры. Мы располагаем не только дверями, но и графостатом. То, что в нем по-прежнему виднеется - наверняка другой мир.

– Вот чего мы не знаем, - проговорила Сандра, - это являются ли они реальными мирами, или это ландшафты воображения. Мне приходит в голову, что это своеобразный жанр изобразительного искусства - быть может, с нашей точки зрения несколько нетрадиционный, но не можем же мы заявлять, что познали все возможные виды искусства.

– По-моему, это полнейшая бессмыслица, - возразил Генерал.
– Ни один пребывающий в здравом уме художник не заставит зрителя глазеть на свое творение через какую-то дыру! Он предпочтет повесить его на стену, где оно будет видно всем и каждому.

– Вы просто подходите ко всему несколько узколобо, - не согласилась Сандра.
– Откуда вам знать, чего желает художник или какие он изберет средства? Быть может, взгляд сквозь глазок - единственный способ подвести зрителя к творению вплотную, заставить его сосредоточиться на произведении и забыть об отвлекающем от созерцания окружении? А настроения? Вы заметили, что каждому глазку присуще единственное, четко выверенное настроение - и каждое из них апеллирует к чему-то новому, к иной части эмоционального спектра? Одно это уже делает их истинным искусством.