– Но вы-то выстояли?

– В общем, да. Но я не был на грани нервного срыва, а он был, и притом давно. Он едва-едва закончил рассказывать мне, как Бог его покинул, и тут эта дрянь!

– Трус, - с отвращением сказал Генерал.
– Жалкий, инфантильный трус.

– Он не мог ничего поделать. Он утратил контроль над собой.

– Дебелый большеротый религиозный задира, - не утихал Генерал.
– Наконец-то его поставили на место!

– Вы будто даже рады этому, - со злостью в голосе оборвала его Мэри.

– Ну, не то чтобы вообще, но все-таки он меня уже начал доставать. Теперь при нас двое калек.

– А почему бы вам просто не поставить их к стенке?
– вклинился Лэнсинг.
– Ах, пардон, я и забыл, что у вы оставили свою пушку дома!

– Вот чего вы все не поймете, - невозмутимо отозвался Генерал, - это то, что в подобном предприятии непреклонность является ключом ко всему. Чтобы пройти до конца, надо быть непреклонным.

– Вы настолько непреклонны, - заметила Сандра, - что этого с избытком хватит на всех.

– Я вам не нравлюсь, но мне на это плевать. Никто не любит суровых командиров.

– Но в том-то и дело, - бросила Мэри, - что никто не ставил вас командиром над нами. Мы прекрасно обойдемся и без вас.

– А вот теперь я думаю, - сказал Лэнсинг, - что пора поставить точку. Генерал, я сказал вам кое-что нелицеприятное, и готов подписаться под каждым словом. Но я готов взять их обратно, если и вы забудете их. Если мы будем так цапаться, то предприятие, как вы выразились, завершится весьма плачевно.

– Восхитительно, - согласился Генерал.
– Слова настоящего мужчины. Лэнсинг, я рад, что вы на моей стороне.

– А я вовсе и не переходил на вашу сторону. Просто я очень стараюсь уладить дело.

– Слушайте, - сказала вдруг Сандра.
– Замолчите и послушайте. Помоему, вой прекратился.

Наступило молчание, и все прислушались. Вой действительно стих.

17

Когда Лэнсинг проснулся, остальные еще спали. Съежившийся под грудой одеял Пастор уже немного расслабился. Он по-прежнему пребывал в позе младенца во чреве, но уже не был скован судорогами.

У огня на корточках сидел Юргенс, приглядывавший за кипящим котелком с овсянкой. Кофейник он поставил сбоку от костра на кучку тлеющих углей - чтобы тот не остыл.

Лэнсинг выполз из спального мешка и присел рядом с Юргенсом.

– Как там наш страдалец?

– Спал он довольно спокойно, в последние часы он был в полном порядке. До того его немного полихорадило, он весь так и трясся. Будить я никого не стал, потому что все равно ему бы никто не смог помочь. Я присматривал за ним и поправлял одеяло, чтобы Пастор не раскрывался. Потом он наконец перестал дрожать и уснул. Знаете, Лэнсинг, нам следовало бы взять какую-нибудь аптечку. Почему никто не сообразил?

– У нас есть бинты, обезболивающие и дезинфицирующие средства, и по-моему, в таверне только они и были. Да и потом, остальные лекарства нам вряд ли пригодились бы: среди нас нет ни одного, кто разбирался бы в медицине. Так что даже имея лекарства, мы все равно не смогли бы ими воспользоваться.

– Сдается мне, что Генерал был с ним чересчур груб.

– Генерал напуган, у него и своих проблем по уши.

– Что-то я не заметил.

– Он считает, что отвечает за нашу безопасность, и со стороны такого человека, как он, это выглядит вполне естественно. Его тревожит каждый наш шаг, каждое неверное движение. Он ведет себя, как оберегающая цыплят квочка, и ему это дается нелегкой ценой.

– Но ведь мы и сами с усами, Лэнсинг!

– Ну да, только он так не думает. Наверно, за историю с Пастором, он винит себя.

– Но ведь он терпеть не может Пастора!

– Это так. Пастора никто не любит, он плохой попутчик.

– Так зачем же вы пошли с ним гулять?

– Не знаю. Пожалуй, мне было жаль его - он такой одинокий. Нельзя бросать человека в одиночестве.

– Вы один печетесь за нас за всех. Исподволь, не подавая виду, вы заботитесь о каждом из нас. Вы никому не сказали ни обо мне, ни о том, что я вам рассказал - кто я и откуда.

– Когда Мэри спросила тебя об этом, ты уклончиво попросил прощения, и я решил, что ты не хочешь, чтобы остальные знали.

– Но ведь я же сказал вам. Вы понимаете, о чем я говорю. Я рассказал вам все, я вам доверился. Уж и не знаю почему, но я был уверен, что поступаю правильно. Я хотел, чтоб вы знали.

– Наверно, у меня внешность отца-исповедника.

– Дело не только в этом, - отмахнулся Юргенс.

Лэнсинг встал и направился к выходу. Остановившись на ступенях крыльца, он оглядел площадь. Сейчас она выглядела удивительно мирно. Солнце еще не взошло, хотя восток уже окрасился в нежные тона рассвета, и его мягкий свет расцветил окружающие площадь дома розовым. Позже, при свете солнца, они опять станут рыжими и выгоревшими, но это будет потом. Воздух был напоен ароматом прохлады, а где-то в развалинах чирикали птицы.