— Ваше преосвященство, — обратился я к раву, — забьют же насмерть!

— И поделом, — невозмутимо отвечал рав, — поправляя чалму, — этот козел в свое время утверждал, что у царя Давида были гомосексуальные наклонности.

— Это не значит, что его надо прикончить тут столь безобразным способом, господин рав, где ваше хваленное еврейское милосердие?

— Ах, оставьте, Ваше величество, вам ли говорить о милосердии: хоть кому-то в вашей прошлой жизни вы протянули руку помощи?

Я с удивлением уставился на него.

— Не надо морщить лоб, господин царь. У меня в сейфе досье на вас. Никому вы не помогали, а только обижались на весь мир и ждали, пока кто-нибудь другой окажет вам помощь.

— Пусть так, но сейчас вот я хочу помочь этому человеку. Немедленно прекратите избиение!

— Вам не стоит вмешиваться, господин царь!

— Это почему же?

— Потому что отныне и впредь система судопроизводства и последующего наказания в Израиле — возложена на руководство главного раввината.

— Даже так, а я и не предполагал.

— Следует предполагать, Ваше величество, кроме того, вы упускаете из виду то немаловажное обстоятельство, что царь Давид, как никак был ваш предок и вы, по сути, а не я должны стоять на страже его авторитета.

— Со своим предком я сам как-нибудь разберусь, а вас попрошу оставить в покое этого плешивого.

— Занятия педагогикой плохо влияют на вас, Ваше величество, — сказал он и, нехотя, махнул рукой.

Худосочные бойцы унесли бесчувственного политика с арены.

Повздорив с равом, я вышел из императорской ложи и пошел по направлению к выходу.

Вдогонку мне рав насмешливо бросил:

— Запомните, Ваше величество, — блядь никогда женой не станет.

— Без твоих сраных сентенций обойдусь как-нибудь, — огрызнулся я, жалея, что не могу вздернуть его за бороду.

Я приехал во дворец и поспешил в свои покои, откуда доносилась подозрительная возня, приглушенный смех и мелодичное позвякивание медалей.

Я рывком открыл дверь и увидел обнаженную Машеньку в непристойной позе, а за нею небритого маршала, совершавшего фрикции в совершенно бешеном темпе. Меня возмутило не то, что этот недоносок, не стесняясь, трахал ее во всю ивановскую, причем, в моих покоях, а то, что даже за этим деликатным занятием, он умудрился не утерять своей хамской сущности: во-первых, не побрился, во-вторых, спустил милицейское галифе, но оставался в сапогах, которые в такт движению хозяина с таким фраерским шиком поскрипывали, будто хотели подчеркнуть, что они не просто сапоги из дворцовой каптерки, а сапоги офицерские из настоящей кожи с глянцем.

— Браво, маршал, — сказал я, криво усмехаясь, — а обувь все же надо снимать, хотя бы из уважения к даме. К чужой даме, прошу учесть.

— Ваша величество, она уже не ваша, — стал уныло оправдываться тип, — после того как вы назначили ей пенсию, она автоматически уволена из гарема.

— Тем более, козел ты нечесаный, — должен знать, что неприлично и постыдно трахать пенсионерок. Нет, надо было все-таки тебя кастрировать.

— Ради бога, ваше величество, — взмолился Тип, — не подумайте чего плохого, — я просто поздравил Марию Павловну с назначением на высокую должность придворной массажистки. Она была лучшей ученицей на политзанятиях, которые я проводил.

— Довольно оригинальный способ поздравления, тебе не кажется, маршал? Впервые вижу, чтобы поздравляли через заднепроходное отверстие.

— Простите, Ваше величество, неувязочка вышла, мне надо было по факсу ее поздравить, официально, так сказать.

— Ладно, пошел отсюда, политинформатор хренов!

Понурив голову, Тип удалился из покоев, вслед за ним, стараясь не глядеть на меня, выпорхнула смущенная Машенька.

Я устало опустился в кресло, намереваясь предаться горестным раздумьям, но не успел. Снова прибежал Тип, и вид у него на сей раз, был особенно неприглядный. Он был взволнован и растерян. Ширинка на брюках бесстыдно распахнута, а мундир фельдмаршала измят и изжеван.

— Вот что, любезный, — раздраженно сказал я, — изволь гладить пиджак по утрам, а то он у тебя будто в жопе побывал.

Тип не отвечал. Он был удручен, он смотрел на меня с состраданием:

— В чем дело, моряк? — спросил я. Ноги мои похолодели от недоброго предчувствия, — опять жертва политического образования?

— Да нет, Ваше величество, образовывать я уже покончил и в гареме теперь у вас полная политическая грамотность.

Я облегченно вздохнул и откинулся на спинку трона.