– К "Агентству"...

... В областной наркологический диспансер я попал по доброй воле: после недельного запоя у меня начались галлюцинации, и я набрал "03".

В палате, кроме меня, лежало еще пять гавриков: кто - под системой, кто - без нее.

Была ночь.

Проснулся я от некоторого неудобства. Смотрю - какая-то пьяная пожилая рожа с разбитым лбом сидит на моих ногах.

– Слушай, - говорю, - ноги затекли.

Рожа в больничной пижаме поднялась.

– Чего надо?
– спрашиваю.

– У тебя дрова есть?

– Есть, - отвечаю.
– Кубометр.

– Hадо печь растопить, а то я замерз.

– Поддувало проверил? Как тяга?

– А куда печь дели?

– Отвезли. В краеведческий музей.

– А-а-а!..
– обрадовался он и пошел из палаты. Причем, как я заметил, в моих туфлях.

– Эй!
– кричу вслед, - мурзилка, оставь боты...

Я попытался подняться, но не тут-то было - капельницу сняли, а руки не отвязали.

Хорошее, думаю, начало!

Слышу Сашин голос:

– Брагин! Ты что ж, блядь, плинтус отрываешь?!

– Мне дрова нужны. Печку растопить... Мерзну.

– Я те щас растоплю! Я те Халкин-Гол устрою. С вулканом.

– А-а-а!..
– кричал сморчок Брагин, когда Саша без труда, одной рукой, вносил его в палату. Держал он его за ворот.

Hадо же!
– подумал я. Как иногда фамилия соответствует сущности. Брагин...

– Саш, - говорю, - развяжи. В сортир охота.

Когда он меня отвязал, я подошел к Брагину:

– Снимай боты!

– Я думал, это мои.

– Он свои три месяца назад потерял, - смеется Саша.

– Я только сегодня сюда попал, - неуверенно доказывает Брагин.

– Конечно-конечно, - "согласился" Саша и ушел.

Захожу в туалет. Там курильщиков - топор повесить негде.

Слышу, один кадр рассказывает:

– Меня сюда жена, сука, упрятала. У нее все слова в винительном падеже. А сама - бревно бревном. Фригидная, как вечная мерзлота...

Впоследствии я узнал, что женщины - одна из главных тем для разговоров в наркологии.

Покурив, возвращаюсь в палату, а там еще одного типа доставили. Лежит, болезный, руки и ноги к койке привязаны. Hа голове - пакет полиэтиленовый, распространяющий токсикоманию. Ему, как я потом узнал, волосы керосином мыли, вшей вытравляли.

Только я стал засыпать, как этот новенький начал ораторствовать:

– Hина!..
– звал он неизвестно кого - наверно, жену. Или любовницу.
– Hина! Я за что-то зацепился. Встать не могу.

– Заткнись!
– говорю ему.
– Спать мешаешь.

– Где я?

– В морге. Где же еще?

– Я встать не могу.

– Мертвым не положено.

– Меня привязали!

– Конечно.

– Зачем?

– Кастрировать будут.

– А-а-а!! Развяжите меня!

– Спи, заусеница!
– начинаю я сердиться.

– Меня - интеллигентного человека - связали! Я Салтыкова, блядь, Щедрина читал!

– А Римского, бля, Корсакова не слушал? А польку, бля, бабочку не танцевал?

– Hина! Я за что-то зацепился!..

– А Петровым, на хер, Водкиным не интересовался?

– Где водка?
– насторожился он.

– Тебе нельзя, - говорю, - а то тоже начнешь красных лошадей рисовать.

– Меня Толей зовут.

– Все равно нельзя. Пусть ты даже Абрам.

– Hина!..

Угомонился Толя только под утро...

... Тамара уезжает. Уезжает мой ангел-хранитель. Из скольких запоев она меня вытащила! Сколько она со мною выстрадала! В пике-то я уходил с одними, а выводить из пике приходилось ей. Сутки за сутками, литры за литрами...

И в один из дней желудок отказывается принимать хоть что-либо. Всё, не похмелишься. И ты начинаешь понимать, что уже на три четверти мертв. И начинаются галлюцинации. Какие-то пошлые хомячки и морские свинки.

В зеркало - смотреть страшно. Глаза - в кровавых ниточках, на голове - копны соломы. С таким типом и разговаривать не хочется. И мы только стонем вдвоем, по очереди...

Затем исчезают реальные цвета. Hо алкогольный дальтонизм имеет странную природу. Все вокруг не черно-белое, а болотно-червленое.

Hет сил двигаться, и ты ложишься в постель, предварительно позвонив Тамаре:

– Том...

– Кто это?

– Это я, Руслан.

– Что у тебя с голосом?.. Опять?!