(О Проппере Витте вспоминал, что он "явился в Россию из-за границы в качестве бедного еврея, плохо владеющего русским языком... пролез в прессу и затем сделался хозяином "Биржевых Ведомостей", шляясь по передним влиятельных лиц... когда я был министром финансов [Проппер] выпрашивал казённые объявления, различные льготы и, наконец, выпросил у меня [звание] коммерции советника". А в эту встречу, вот, предъявил "довольно нахальные... не то требования, не то заявления", "мы правительству вообще не верим"115.)

Выпадающий из радикального потока прессы "Киевлянин" в том же октябре поместил рассказ офицера, воротившегося из полуторалетнего японского плена как раз в эти октябрьские дни в Москву и поначалу растроганного до слез щедростью царского Манифеста, открывающего пути, благотворные для страны. А встретил он от московской толпы, по одному лишь своему виду боевого офицера во фронтовой защитной форме, - "опричник, ставленник, царский холоп..." В большом митинге на Театральной площади "оратор призывал к борьбе, к разрушению". А новый оратор начал с "долой самодержавие!" "Акцент выдавал его еврейское происхождение... а русские люди: слушали, и ни один не сказал ему ни одного слова в ответ". Кивали на ругательные оскорбления царя и его семьи, а всех без исключения казаков, полицейских и военных - бить! И все московские газеты звали к вооружённой борьбе116.

В Петербурге, как известно, ещё 13 октября учредился "Совет рабочих депутатов", с несравненными руководителями Парвусом и Троцким, да ещё с подставным Хрусталёвым-Носарём. Ставка Совета была - на полное сокрушение власти правительства.

Ещё сильней - и с трагической развязкой - октябрьские события разразились в Киеве и в Одессе. Они привели к двум крупным еврейским погромам, которые и следует здесь рассмотреть. По обоим погромам имеются подробные отчёты сенаторских ревизий - высший класс достоверного расследования, применявшийся в императорской России: Сенат был авторитетнейшим и независимым юридическим учреждением.

По киевскому погрому - ревизия сенатора Турау117. Он пишет, что причины погрома "находят себе объяснение в общем состоянии смуты, охватившей за последние годы всю Россию", - и убедительно показывает это, описывая всю предысторию и ход событий в Киеве.

Напомним: после петербургского 9 января, после многомесячной раскачки общественного негодования, после позорно проигрываемой японской войны императорское правительство не нашло лучшего способа "успокоения", как объявить, 27 августа, полную административную автономность высших учебных заведений и их территорий. И этим - ещё раздуло безудержный революционный раскал.

Так открылась, пишет сенатор Турау, "безконтрольн[ая] свобод[а] доступа в учебные заведения лиц, ничего общего не имеющих с научной деятельностью этих заведений", доступа - "с целью политической агитации". В киевских университете и политехническом институте "состоялся ряд публичных собраний студентов при участии посторонней публики", получивших название "народных митингов", с каждым днём все многолюднее, к концу сентября и до "нескольких тысяч человек". На этих митингах, при красных флагах, "произносились страстные речи о непригодности существующего государственного строя, - о необходимости борьбы с правительством", "производились сборы пожертвований на приобретение оружия", "раздавались прокламации и продавались брошюры революционного направления". "К половине октября постепенно обратили как университет, так и политехнический институт в арену открытой и ничем не стесняемой противоправительственной пропаганды. Революционные агитаторы, ещё недавно подвергавшиеся преследованию властей за устройство тайных кружков и собраний в помещениях, принадлежавших частным лицам, чувствовали себя теперь неуязвимыми", "составляли и обсуждали планы действий, направленных к борьбе с существующим государственным строем". Но и этого оказалось мало, и стали революцию расширять: как привлечением на эти митинги "воспитанников и воспитаниц средних учебных заведений", то есть гимназистов, так и переносом революционных действий: то в зал купеческого собрания на съезд врачей-психиатров (с хор - речь студента о еврейских погромах в Кишинёве, Гомеле, - и посыпали прокламации в зал с криками: "долой полицию, долой самодержавие"); то - на заседание литературно-артистического общества (разбили стёкла в окнах, бросали "в городовых обломки стульев и перил"). И никакая власть не имела права помешать тому: автономные университеты уже имели свой закон.

И описание этих событий, основанное на показаниях более 500 свидетелей, всюду в отчёте перемежается замечаниями о евреях, выделяющихся в этой революционной толпе. "В годы русской революции 1905-1907 политическая активность евреев значительно возросла". Очевидно, это бросалось в глаза по новизне. "Еврейская молодёжь, говорится в отчёте, преобладала и на митинге 9 сентября в политехническом институте"; и при оккупации помещения литературно-артистического общества"; и 23 сентября в актовом зале университета, где "сошлось до 5 тысяч студентов и посторонних лиц и в том числе более 500 женщин". 3 октября в политехническом институте "собралось до 5 тысяч человек... преобладала еврейская молодёжь женского пола". И дальнейшие упоминания о преимущественном участии евреев: на митингах 5-9 октября; и в митинге 12 октября в университете, где "приняли участие служащие в железнодорожных управлениях, студенты и лица неопределённых профессий"; и "массы евреев обоего пола" 13 октября на митинге в университете, где уже "собралось до десяти тысяч человек разнородной публики", речи произносились эсерами и бундовцами. (Еврейская энциклопедия подтверждает, расширительно в сравнении с Киевом, что в этих движениях, праздновавших получение свобод, "в районах черты оседлости большинство демонстрантов были евреями"; однако характеризует как "ложные" сведения, что в Екатеринославе "ходили по улицам и собирали деньги на гроб царя", а в Киеве "разорвали царские портреты в здании городской думы"118. Но как раз последний факт подтверждается ревизией Турау.)

В октябре революционная раскачка в Киеве всё увеличивалась. Александр Шлихтер (известный в будущем большевик, мастер насильственных хлебозаготовок и "комиссар земледелия" Украины перед её голодным мором) возбудил забастовку юго-западных железных дорог: направлений на Полтаву, Курск, Воронеж и Москву. Запугивая рабочих насилиями, вызвали забастовку и на киевском машиностроительном 12 октября. В университете производили "усиленный сбор "на оружие", причём присутствовавшие бросали и золотые монеты, и крупные кредитные билеты, и серебро, а одна дама вынула даже из ушей серьги". Составлены были "летучие отряды" для насильственного прекращения занятий во всех гимназиях, на всех фабриках, для остановки трамвая, торговли в магазинах, и "с целью вооружённого сопротивления войскам и полиции". Решено было "перенести на улицу" всё движение. 14 октября, по соглашению издателей газет, все они, кроме правого "Киевлянина", прекратили выпуск всех изданий, кроме "телеграмм, имеющих отношение к освободительному движению".
– "Летучие отряды" отнимали ручки от моторов у трамвайных вагоновожатых, выбивали камнями стёкла трамваев (были случаи поранения пассажиров). Всё и всюду закрывалось и прекращало деятельность при первом же появлении агитаторов; почтово-телеграфную контору остановили угрозой бомб; в университет на митинг под председательством Шлихтера текли группы студентов, гимназистов, "а также еврейская молодёжь разных профессий".

Тут власть приняла первые меры. Объявлен запрет сборищ на улицах и площадях, университет и политехнический оцеплены войсками, дабы пропускать туда только студентов, "арестовано... несколько человек за оскорбление полиции и войск", несколько эсеров и социал-демократов, присяжный поверенный Ратнер, принимавший "видное участие в народных митингах" (Шлихтер скрылся). Снова пошли трамваи, открылись магазины, и дни 16-17 октября прошли в Киеве спокойно.

И вот в такую-то (по многим местам России) обстановку - 17 октября был брошен, в надежде на благодарность населения, высочайший Манифест о свободах и введении думского (парламентского) образа правления. Телеграфные слухи достигли Киева в ночь на 18-е, утром 18-го листки с Манифестом раскупались и раздавались на улицах (а номера "Киевлянина" "раскупались... учащейся еврейской молодёжью и тут же демонстративно разрывались на части"). Власти немедля освободили из-под стражи и арестованных в предыдущие дни и прежде "привлечённых к дознаниям за государственные преступления", кроме употреблявших взрывчатые вещества. На улицах отсутствовала полиция и войска, собирались "многочисленные скопища народа", сперва мирные.
– "Возле университета образовалась многотысячная толпа" из студентов, гимназистов "и из значительного числа еврейской молодёжи обоего пола". По их требованию ректор университета "приказал открыть парадные двери главного здания". Тотчас в зал "ворвалась часть уличной толпы, мгновенно уничтожила императорские портреты, разорвала красное сукно" на флаги и ленты, а некоторые "начали громко приглашать публику стать на колени перед [появившимся] Шлихтером, как жертвой произвола". И "стоявшие вблизи него, действительно, опустились на колени", но другая часть публики "во всём происшедшем усмотрела оскорбление своих национальных чувств".
– Затем толпа направилась на Крещатик к городской думе, во главе её ехал на коне Шлихтер с красным бантом и при остановках держал речи, "что борьба с правительством не закончена". Тем временем в Николаевском парке "евреи, набросив на памятник [Николая I] аркан, старались стащить статую императора с пьедестала"; "на другой улице евреи, украшенные красными бантами, стали оскорблять четырёх проходивших мимо солдат: они на них плевали"; на Софийской площади толпа бросала камни в воинский патруль, ушибла шестерых солдат, и два манифестанта были ранены от ответных выстрелов.
– Между тем к исполняющему обязанности городского головы явилась группа мирных лиц и "просила открыть зал думских заседаний", чтобы благодарные манифестанты могли "выразить свои чувства по поводу высочайшего Манифеста. Желание публики было исполнено", и состоялся действительно мирный "митинг под председательством гласного Шефтеля". Но подвалила новая многотысячная толпа с красными значками и повязками, она "состояла из студентов и лиц разного звания, возраста, пола и состояния, при чём особенно выделялись евреи", часть ворвалась в думский зал, остальные заняли площадь перед думой. "Мгновенно все национальные флаги, которыми, по случаю Манифеста, была украшена дума, были сорваны, и их места заняли красные и чёрные знамёна".
– Тут ещё одна толпа принесла на рунах присяжного поверенного Ратнера, только что освобождённого, он звал идти освобождать и других из тюрьмы, на балконе думы с ним публично целовался Шлихтер, а тот "призывал население к всеобщей политической забастовке... и дерзостно отозвался об особе Государя императора. В это время участниками толпы были изорваны в клочки находившиеся в зале думы императорские портреты, а также поломаны зерцало и царские вензеля, устроенные на думском балконе для иллюминации"; "несомненно, что в уничтожении портретов и вензелей принимали участие как русские, так и евреи", корону "ломал какой-то русский рабочий", потом по требованию некоторых из толпы её поставили на прежнее место, "однако минут пять спустя она снова была сброшена, в этот раз уже евреем, который затем сломал и половину буквы "Н"", "ещё какой-то молодой человек, по наружному виду еврей", ломал венок вокруг вензеля. А в думе всю мебель разломали, из разбитых шкафов выбрасывали деловые бумаги и рвали их. Распоряжался в думе Шлихтер, по коридорам ходили "сборщики денег на неизвестные цели".
– Толпа перед думой всё возбуждалась, с крыш остановленных трамваев ораторы произносили зажигающие речи; с думского балкона успешнее всего ораторствовали Ратнер и Шлихтер. "Еврей-подмастерье кричал с балкона: "долой самодержавие"; другой, прилично одетый еврей кричал: "валяй на мясо""; ещё "другой еврей, вырезав в портрете Государя голову, высунул свою в образовавшееся таким образом отверстие, и с [балкона] думы кричал толпе: "теперь я государь""; "здание думы совершенно перешло во власть членов крайних социал-революционных партий и сочувствующей им еврейской молодёжи, потерявшей всякое самообладание".