— Ну как, дитятко, прибегали мои песики?

— Прибегали, бабушка…

— Не обидел ты их?

— Таких обидишь!

— То-то же! Ежели ишшо кто на гусей моих покусится — вслед подуськаю, мало не покажется!

Постелила нам бабка на полу, сама на печь спать полезла. Посреди ночи будит меня Соловей, за плечо трясет:

— С-с-сема! — А у самого зубы так и лязгают. — Я-а-а… во двор… по надобности… а там… о-о-о!

Перевернулся я на другой бок, бурчу сонно:

— Ничего не попишешь, волкодлаков бояться — до утра терпеть…

— Сема, ты чего подумал? Окстись, какие волкодлаки?! Не верю я в них, то сказки бабкины! Я коней проведать вышел, а на них какие-то девки простоволосые в лунном свете голышом катаются, только смех по лесу идет!

— Пить надо меньше…

— Сема, да вставай же! Заморят коней чертовы бабы!

Выскочили мы из избы — точно, гоняет кто-то коней по лесу, топот то ближе, то далече слыхать. Захрустели ветки, вылетает на поляну Сивка — весь в мыле, глаза стеклянные, и сидит на нем без седла, без поводьев, девка бесстыжая. Волосы по ветру развеваются, под полной луной зеленым серебром мерцают.

— Стой, окаянная!

Выскалила девка зубы, рассмеялась, коня пятками пришпорила. Прижал Сивка уши, прямо на нас помчался. Едва пригнуться успели, — взвился конь поверх голов, подковами сверкнул, жаром пыхнул и дальше полетел.

— Зачаровали коня, заразы!

— Кто, Кощеич?!

— Кикиморы клятые!

За Сивкой два других коня по поляне промчались, сызнова в лес канули. Тешатся кикиморы, морят коней — не уловишь.

Сцепил я зубы, сел на завалинке, вытянул костяной гребень из кармана, давай волосы охорашивать. Чешу не спешу, кикимор будто не замечаю.

Осадили девки коней, загляделись:

— Не продашь ли гребешок, добрый молодец? Богатырю о своей красе думать негоже, а нам, девицам, как раз положено!

— Продать не продам, а спешитесь — так подарю.

Пошушукались кикиморы, посмеялись. Спрыгнула старшая с моего Сивки:

— Повезло нам, девоньки, на гнилой товар пришел слепой купец! Коней выкупает, а красных девок не замечает!

— Какие вы девки — пеньки лесные сучковатые, только ночью шкодить и можете, коней да молодцев морить!

— Гляди-кось, знающий выискался! А то пошел бы с нами, потешился; иные молодцы пешими своих коней догоняли, на нас заглядевшись!

Протянул я кикиморе гребень:

— Нет уж, благодарствую, что-то не в охотку.

Скакнула наглая девка ко мне на руки, обвила за шею, устами по устам скользнула:

— Не передумал, добрый молодец?

— Днем подходи, столкуемся.

Засмеялась девка, выпустила:

— Эх, проторговался, купчина негодящий! В сусеках шаром покати, так он на мышей пеняет! — Выхватила гребень и убежала, а с ней и подруженьки невесть куда с конских спин сгинули.

Стоят кони, не шевелятся, головы повесили. Пригляделись мы с Соловьем — спят наши скакуны, так без просыпу кикимор и катали! Утром, поди, и не упомнят ничего.

Поздно Соловей спохватился:

— Зря, Кощеич, ты их отпустил… ежели самому невмочь, мы бы с Семой подсобили…

Ничего я не ответил, пошел в избу досыпать. Пущай что хочет думает.

Поутру седлаем коней — один Муромец бодрый да веселый. Мы с Соловьем во всю глотку зеваем, Волчок взъерошенный на солнце греется, распластался, как неживой, кони напиться никакие могут, Сивка на ломоту в костях жалуется. Баба Яга на крылечке пригорюнилась — как в последний путь провожает, даже платочек черный повязала.

— Ты, бабка, на нас тоску не нагоняй, лучше дай совет какой дельный на дорожку.

— Вот вам мой совет: не едьте туда!

Везет нам нынче на советы. Ну да чужим умом все равно жить не будешь, пора бы и свой на деле испытать.

Едем — не торопимся, кони на ходу подремывают, хвостами оводней докучливых отмахивают. Негоже на тот свет спешить — прежде хорошенько обдумать надобно, как после на этот вернуться.

Окликнул я Соловья, кивнул в сторону — лежит у дороги коряга пустотелая, мхом подернутая, а в корнях растопыренных гребень костяной запутан накрепко. Побледнел Сема, сглотнул на сухое горло — купец-то на поверку зрячим оказался, гнилья и задаром не всучишь.

Муромец наших переглядов тайных не разумеет, иным обеспокоен:

— Что делать-то будем, Кощеич?

— Вы же слышали, что Баба Яга присоветовала… тем и займемся.

Мнутся друзья-побратимы:

— Ты уж прости, Сема, мы девиц красть не обучены… поперек чести-совести не пойдем…

— Дурачины вы, — говорю, — простофили! Кто ж вас настоящих девиц красть просит? Изловите мне лягушку болотную, я ее живо царевной-красой оберну, ею царю Вахрамею и поклонимся!

Обрадовались Семы, побежали лягушек ловить. Принесли полные карманы — и царевен, и царевичей, на любой вкус. Выбрал я одну лягушечку посмирней да неприглядней, бросил оземь — встала предо мной девица черновласая, в сарафанчике желто-зеленом шелковом, а по нем шитье изумрудное, разводами.