Пока ярмо в соломе сыскали, соху ржавую наладили, вернулись — Алена на мешке сидит:

— Эх, заморите животинку, ну да чего от вас ожидать — сестру и ту не пожалели.

Выдернул Муромец из-под нее мешок без почтения:

— Ежели помочь надумала — всегда пожалуйста, припряжем быку в помощь, а нет — геть отсюда!

Проводила нас Алена взглядом недобрым, так спину и буравит — чуть въяве не задымилась.

А поле-то — глазом не окинуть, раз обойти и то уморишься. Трава выше пояса, кореньями сплелась, едва соху всадить. Вдалеке лес дремучий виднеется.

— Что делать-то будем, Кощеич?

— Быка искать надобно. Ты, Муромец, держи булаву на изготовку — оглушишь скотину, я ярмо насажу, а Соловей припряжет.

Встали мы на краю леса — чащоба непроглядная, ежевичником заплетенная. Сунулся было Муромец тропу торить — весь исцарапался и клещей за шиворот нахватал.

— Проще лес вырубить, чем с розыском маяться! — говорит.

— А мы Волчка, — говорю, — пошлем, он быка вычует и на нас погонит.

Пес за дело браться не спешит, на лес косится с опаскою:

— Ага, а вдруг он от меня не побежит?

— Не от тебя — так за тобой, нам все едино!

В шесть рук пса за опушку пихаем, он же ни в какую, всеми лапами уперся, голосит благим матом:

— Лю-у-у-ди!!! Спаси-и-и-ите! Убива-а-а-ают!

Услыхал бык-тур возню на опушке, увидал в просвет Соловьеву рубаху красную, выскочил из лесу — и к нему, кусты так просекой и распались. Сам бурый да косматый, загривка рукой не достать, рога вострые, что копья долгомерные. Сема глаза вытаращил, и деру! Бык за ним, на нас и не глянул, а зря — Муромец его походя за хвост цопнул и скорей на руку намотал.

Оставил бык Соловья, пошел по полю скакать, задом кидать. Давай Муромец ногами упираться, по колени в землю ушел, заместо сохи борозду разваливает, а остановить зверя дикого силушки недостает.

Сема Муромец орет, бык-тур ревет, Волчок вслед с лаем летит, носятся по полю туда-сюда — никудышные пахари, да старательные; часу не прошло — все поле испоганили, вкривь да вкось на четверть сажени перепахали, на второй круг зашли. Смастерил Сема Соловей из веревки петлю висельную (видал, поди, не раз), к другому концу мешок с зерном привязал, а в мешке дыр навертел. Только бык с нами поравнялся — Сема петлю раскрутил и ему на рога закинул.

Бык-тур скачет, Сема пашет, мешок сеет, мы с Соловьем в тенечке лежим, на них любуемся — красота! Пошло зерно в рост по слову моему чародейскому, аж земля затрещала; давай виться да плестись, усы пускать. Батюшки светы, мешок-то не пшеницей — горохом насыпан, не иначе Алена расстаралась! Поднялся горох в рост человеческий, заплел все поле — не подступиться ни с косой, ни с серпиком. Встал бык-тур в горохах как вкопанный, увяз накрепко. Сема Муромец хвост выпустил, на спину к быку вскарабкался, руками машет — вызволяйте, мол!

Свистнул я в два пальца — со всех сторон воробьи слетелись, давай горох из стручков выклевывать и в мешки подставленные сносить! Только завязывать успевай. Часу не прошло — сто мешков рядком выстроились. Бык-тур, чуть путы спали, в лес удрал без оглядки, зарекся молодцев бодать.

Снесли мы горох в амбары царские, Сема Соловей полмешка — в пекарню, приплатил за срочность. К утру напекли царю пирогов с горохом, поднесли на завтрак.

Не к чему Вахрамею придраться — вот он, пирог-то, пышный да румяный. Похвалил нас царь без особой радости, спрашивает с подозрением:

— Вспахать да испечь дело нехитрое, а вот с чего бы это горох так быстро вырос? Винись, Кощеич, небось колданул по малости?

— Что ты, Вахрамей Кудеярович, куда мне, бесталанному! Поле-то заповедное, век не паханное, за такой срок немудрено живящей силы набраться: не земля — опара!

— Ну ладно, — молвит царь, к пирогу примериваясь, — сослужили вы мне службу, сослужите и другую: есть у меня пасека на тыщу ульев, в каждом улье по рою, в каждом рое трижды по десять тыщ пчел. И с недавних пор повадилась которая пчела заместо меду деготь в соты таскать; простым глазом не видать, а как наварят медовухи — хоть ты колеса тележные ею подмазывай, до того дегтем разит. Чтобы к завтрашнему утру изловили мне пакостницу да наказали примерно, дабы другим неповадно было!

С тем нас Вахрамей из залы и выпроводил, даже пирогом не угостил, Да и мы не лыком шиты — загодя по краюшке на брата припрятали, идем и жуем, думу думаем.

Алена навстречу, интересуется ехидно:

— Что, добры молодцы, невеселы, буйны головы повесили?

— Тебя, — в один голос отвечаем, — увидали!

Разобиделась Алена:

— Ничего, потерпите… чай, в последний раз видимся! Завтра батюшка вас худой хворостиной из царства навьего несолоно хлебавши прогонит!

— Ты за нас не кручинься, царевна, похлебать мы завсегда горазды, а соль у нас своя!