–  Король, твоего верного пажа, - сказал кладбищенский дервиш, - должно быть, мучает его собственная тень?

Король приподнял бровь и коротко взглянул на своего визиря:

–  Вильям, ведь действительно так?

–  Доблестный дворянин, которого ты видишь перед собою, досточтимый старец, - с напускною, и я бы даже сказал, шутовскою учтивостью обратился Ногарэ к могильному дервишу, - избрал Дамою своего сердца одну весьма знатную госпожу, однако на одном из турниров эта знатная особа предпочла чрезмерное к себе внимание другого рыцаря куртуазной страсти, более высокого ростом и умудренного годами. С того дня у преданного, но юного дворянина помутилась память и повредился рассудок. Он теперь помнит, будто бы коварная, но прелестная особа протянула свою перчатку ему самому, но как бы старшему годами. Хуже того, с наступлением ночи, "старший" двойник начинает мерещиться нашему доблестному рыцарю по темным углам, и он выхватывает свой меч, чтобы сразиться с двойником в честном поединке. Двое стражников Его Величества уже получили ранения. Такова вкратце эта занимательная, однако весьма хлопотная история.

–  Добрый человек, благодарю тебя, - с не менее напускною важностью проговорил старец и коротко поклонился.
– Твой рассказ значительно облегчит дело исцеления. По правде говоря, оно представляется мне настолько простым, что я предпочел бы передать его моему ученику. Мне кажется, что с недугом своего ровесника он сможет справиться даже лучше, чем я.

Наступило молчание, и я не сразу догадался, что речь пошла обо мне.

–  Разве тебе не известно, старец, что ученик не может стать больше своего учителя?
– заметил Ногарэ.
– Ведь так сказано в Писании.

–  Верно, - согласился дервиш.
– Однако тень очень часто превышает размеры своего господина. Ныне как раз тот самый случай, и следует им воспользоваться для исцеления больного, раз вы все считаете этого доблестного юношу таковым.

–  Кто твой ученик?
– коротко вопросил король.

–  Мой ученик родом с Кипра, - сказал старец, еще сильнее смутив меня, но однако же и указав мне выход из положения, - и происходит он из очень древней дворянской семьи. Судьба его оказалась, увы, весьма нелегкой и запутанной.

–  С Кипра?
– усмехнулся король.
– С того самого Кипра, где говорят, что девица, не переспавшая с тамплиером, еще не годится в невесты? С того самого Кипра, где матери предупреждают своих отроков словами: "Бойся тамплиерского поцелуя"?

–  Ваше Величество, я не помню, чтобы мать говорила мне такие слова в мои отроческие годы, - заговорил я, собравшись с духом.
– Честно признаюсь вам, Ваше Величество, что даже не помню никакого Кипра. Ныне я стою здесь, посреди кладбища Невинноубиенных младенцев, и готов во всем исполнять волю Вашего Величества.

–  Однако выговор вполне может считаться кипрским или даже палестинским, - заметил королю Вильям Ногарэ.

Король кивнул, и наши взгляды встретились.

–  Вам будет предоставлено место во дворце, - неторопливо и даже вкрадчиво проговорил король и тряхнул головой, отчего с его черной шапки посыпался вниз белый пух.

–  Ваше Величество, места вполне достаточно и здесь, - отвечал я.

–  Старик, твой ученик хочет сказать, что для лечения потребуется всего одна молитва?
– с напускным изумлением вопросил Ногарэ.

–  Мой ученик готов исполнить волю короля Франции, - отвечал дервиш.

По моему указанию бледного юношу поставили прямо передо мной. Я вперился взглядом в его глаза и стал намеренно думать о чем угодно, только не о самом лечении и возможной неудаче. "Неудачи быть не может, - заранее решил я, - если, по расчету дервиша, я избавлюсь от всякого страха и попробую на один час сделаться святым". Я долго думал о моей любимой Фьямметте, а затем размышлял о том, что, простившись с нею, наверно опять заснул необыкновенным сном, раз попал на кладбище, куда запросто по вечерам приезжает в гости к покойникам сам французский король.

В таких размышлениях я провел половину часа, а, может статься, целый час. Сумерки густели, и, когда я почти перестал различать лицо юноши, стражники короля окружили нас потрескивавшими факелами.

Тогда, в тревожном свете факелов, я увидел, что все лицо юноши покрыто каплями влаги, и подумал, что, наверно, он уже плачет от усталости. Мне захотелось пожалеть его, но я подумал, что жалеть ни в коем случае не полагается, иначе все надежды старца на своего ученика пойдут прахом.

"Доблестный дворянин не может плакать, - заключил я, видя, как он мучительно жмурится и роняет одну за другой слезы.
– Он, как и я, нестерпимо захотел спать. Еще немного, и мы повалимся друг на друга. Пора завершать это надувательство".

Не сводя глаз с влюбленного безумца и не обращаясь ни к кому определенно, я, насколько мог властно, повелел:

–  Дайте ему меч!

По короткому порыву теней и по тому, как болезненно искривились губы безумца, я определил, что ему в правую руку вложили рукоятку меча.

–  Отвечайте на три вопроса, сударь!
– в полный голос приказал я.

–  Да, мессир!
– едва живым голосом ответил юноша, чем подтвердил то, что я пока еще не совершил ошибки.

–  Вопрос первый!
– изрек я.
– Вы видите меня теперь перед собою?