— А у вас, Джим, глаза, как у очень религиозного человека. Я и раньше среди ваших ребят таких встречал.

Джим вспылил.

— Какой же из меня религиозный человек! На что мне эта религия сдалась!

— Вы, пожалуй, правы, простите, что морочу вам голову, играю словами. Неважно, какой вы свою жизнь назовете, главное — она у вас достойная.

— И счастливая, — подхватил Джим. — Впервые я счастлив. Душа поет!

— Понимаю. Сохраните это чувство. Это дар господень.

— Не верю я в бога! И в религию вашу не верю!

— Ладно, ладно, спорить больше не буду. Не думайте, что я очень уж завидую вам. И я порой люблю людей не меньше вашего, только выражаю по-иному.

— У вас такое было, док? Вроде как целые полки идут и идут, прямо к вам в сердце. И всех нужно принять, приветить.

— Нечто похожее. Особенно, когда глупостей наделают, а потом за свои же ошибки жизнью расплачиваются… Да, Джим, я такое испытывал. И не раз.

Из тьмы донесся оклик Мака:

— Эй, ребята, где вы? Ни черта не видно,

— Здесь.

Мак подошел, и все трое нырнули под темные кроны яблонь.

— В сарае наших сторожей нет, — сказал Мак. — Видно, и впрямь караулят. Может, не сбегут.

Далеко по дороге ехал, урча мотором, грузовик.

— Жаль мне Андерсона, — тихо обронил доктор. Сейчас все против него: и то, что он привык ценить, и то, чего он страшится. Не знаю, что ему делать. Ведь его непременно выживут из этих мест.

— Мы тут ни при чем! — сердито бросил Мак. — Просто Андерсону выпало пожертвовать своим благополучием ради других. Когда стадо вырывается с бойни, кому-то и рога посшибает. Но горевать об одном обиженном мы не можем, это суровая необходимость, док.

— Да я ведь сейчас не о ваших побуждениях или целях говорю. Просто жалко старика. Ударили по его достоинству. Разве это не больно. Мак?

— Мне некогда рассуждать о чувствах отдельных людей. На мне судьбы сотен и тысяч, — отрезал Мак.

— С тем плюгавым человечком, которого убили, совсем иное дело, задумчиво произнес доктор, — ему то занятие было по душе. И по-другому он ни жить, ни умереть не мог.

— Док, вы, того гляди, меня разжалобите, — Мак уже сердился не на шутку. — Несете сентиментальную чушь без разбора. У нас есть настоящая цель, и ваша болтовня о человеческом достоинстве тут ни при чем. Нам надо накормить людей. Понимаете: накормить. Эт о не просто болтовня о высоких материях, это насущная забота. А как дела у старика, который ногу сломал?

— Да, переменить тему не мешает. Старик ярится, поносит всех и вся. Его можно понять: поначалу с ним носились как с писаной торбой, он и заважничал, а сейчас никто не навещает, его россказни не слушает.

— Схожу утром, проведаю, — пообещал Джим, — неплохой старикашка.

Мак прислушался.

— Тише! Никак грузовик остановился!

— Верно, и похоже, около нашего лагеря.

— С чего бы? Пойдем-ка поживее, посмотрим. Осторожно, на дерево не наткнись.

Они прошли совсем немного, как мотор рыкнул, что-то скрипнуло, клацнуло, и грузовик тронулся. Вот уже и не слышно его, канул в ночную тишину.

— Ну, кажись, пронесло, — вздохнул Мак.

Они быстро прошли сад, миновали большую поляну. В палатке Лондона еще горел свет, у входа копошились люди. Мак подбежал, откинул полог, вошел. На земле стоял грубо сколоченный из сосновых досок продолговатый ящик. На нем восседал Лондон и угрюмо взира л на пришельцев. Невестка его съежилась на матраце, подле нее сидел чернявый сын Лондона и гладил жену по голове. Лицо у него было бледное. Лондон ткнул большим пальцем в ящик.

— Что мне с этим делать прикажете? — спросил он. Девка, вон, ни жива ни мертва от страха. Здесь я его держать не стану.

— Привезли Джоя, — догадался Мак.

— Ну да. Только что.

Мак вытянул губы трубочкой и задумчиво посмотрел на гроб.

— Можно и вынести на ночь. Или ваших ребят в больничную палатку пока переселить, а гроб пусть здесь стоит. Если, конечно, вам, Лондон, самому не страшно.

— Мне-то что! Мертвецов я за свою жизнь повидал.

— Ну, тогда пусть остается. Мы с Джимом у вас заночуем, ведь Джой был нашим другом.

За его спиной кашлянул доктор. Мак покраснел и обернулся.

— Допустим, док, правда на вашей стороне? Ну и что с того? Я с Джоем давно знаком.

— Да я вам и слова не сказал, — удивился Бертон.

Лондон что-то бросил невестке и чернявому сыну, и тех словно ветром сдуло. Молодая мать все куталась в одеяло и крепко прижимала к груди младенца.

Мак тоже присел на край ящика, поковырял пальцем шершавую доску. По ней ручейками бежали прожилки. Джим выглядывал из-за спины друга. Лондон беспокойно ходил по палатке, отводил взгляд от гроба. Мак сказал: