Лиза еще плотнее прикрыла грудь, спустив одеяло с плеч.

— Нет, у вас не протекает.

— Чего ты боишься? Не обижу. Ведь однажды даже помог тебе вместе с Маком.

— Я помню. Поэтому и боюсь.

— Что-то не пойму я тебя.

Она опустила голову, уткнув нос в одеяло.

— Ты же меня видел, ну, без всего, — едва слышно проронила она.

Джим засмеялся было, но быстро осекся.

— Ну и что же? Ничего в этом стыдного нет. Просто нужно было тебе помочь.

— Понимаю, — на миг она взглянула на Джима. Только мне все равно не по себе.

— Выбрось ты это из головы! Как малыш?

— Хорошо.

— Кормить не тяжело?

— Ничуть, — Лиза покраснела и пробормотала. — Мне нравится кормить грудью.

— Что ж удивительного!

— Мне нравится, приятно так. — Она опустила голову. — И с чего это Я тебе все рассказываю?

— Почему б и не рассказать?

— Не знаю, не нужно, наверное… неприлично, а? Никому не говори, ладно?

— Само собой, — Джим отвернулся, посмотрел за низкий полог. Мало-помалу дымка рассеивалась. С полога ниткой прозрачных бус свисали крупные капли. Джим намеренно не переводил взгляда, он чувствовал, что Лизе хочется взглянуть ему в лицо, но пока не удает ся.

Ей виден был лишь его темный профиль в свете занимающегося дня да неуклюже перевязанное плечо.

— А что у тебя с рукой? — спросила она.

Он повернулся, и их взгляды встретились.

— Ранили вчера.

— Да ты что! Болит?

— Чуть-чуть.

— Странно — ранили! Вот так, ни с того, ни с сего — ранили?

— Мы с изменниками драку затеяли. А один из хозяев возьми да и пальни из ружья.

— Ты — дрался? Ты?

— А что тут такого?

Она смотрела на него во все глаза, зачарованно следила за его лицом.

— И у тебя не было ружья?

— Не было.

Она тяжело вздохнула.

— А что за парень приходил вчера вечером?

— Молодой такой? Это Дик, мой приятель.

— Очень славный.

— Еще бы! — усмехнулся Джим.

— Только уж очень дерзок. Моему мужу, Джо, такие не по душе. А мне понравился.

Джим снова опустился на колени и пополз к выходу.

— А ты завтракала?

— Джо сейчас принесет, — взгляд Лизы осмелел. Идешь на похороны?

— Конечно.

— А мне нельзя. Джо не велит.

— Погода мерзкая, сыро, — Джим выбрался наружу. Ну, пока. Будь здорова.

— До свидания, — она немного помолчала. — Ты уж никому только не говори, ладно?

— Чего — не говори? — Джим снова просунул голову в палатку. — О родах, что ли? Не скажу, конечно.

— Ты ж меня такой видел! Я же говорила, мне стыдно. Сама не знаю, почему.

— И я не знаю. Ну, пока.

Джим поднялся на ноги и зашагал прочь. В туманной дымке ему попалось не так уж много людей. Большинство, получив кашу, разбрелось по своим палаткам. Дым от плит стлался по земле. Налетел ветерок и неспешно погнал мелкий и редкий дождь наискось. Проходя мимо палатки Лондона, Джим заглянул и увидел, что вокруг гроба стоят, потупившись, человек десять. Джим хотел было подойти, но вспомнил о задании и зашагал к белой больничной палатке в конце ряда. Внутри — непривычная, но столь необходимая чистота; кое-какие медицинские инструменты, бинты, пузырьки с йодом, большая банка лечебной соли, докторский саквояж — все аккуратно разложено на большом ящике.

Старик полулежал на койке, рядом стояла широкогорлая бутылка туда он мочился — и допотопный ночной горшок. Борода у Дана отросла и свирепо топорщилась, щеки еще больше запали. И на Джима старик зыркнул свирепо.

— Наконец-то! Пришел! Чертовы молокососы, я вам все устроил, а теперь чихать вы на меня хотели!

— Как чувствуешь себя? — примирительно сиротил Джим.

— А, да не все ли тебе равно! Доктор — единственный приличный человек в вашем клоповнике!

— Ну, не сердись, Дан! Видишь, мне тоже досталось: плечо прострелили.

— И поделом! Вы, сукины дети, даже себя уберечь не можете! Чудо еще, что вас всех не укокошили!

Джим промолчал.

— Бросили меня здесь! — не унимался старик. — Думаешь, я все забыл? И как ты на яблоне сидел, и все разговоры у тебя только о стачке. Но черта лысого ты ее начал! Как бы не так! Я почин дал! Думаешь, не понимаю? Упал я с дерева, ногу сломал. Вот откуда вс е и началось. А вы бросили меня! Одного!

— Мы все помним, Дан. Никто тебя не забыл.

— А чего ж тогда со мной не считаются? Как с несмышленышем разговаривают, — он неистово замахал руками, но вдруг сморщился. — Надо ж, бросили меня здесь, а сами все на похороны пошли! Никому до меня дела нет!

— Все совсем не так, Дан, — прервал его Джим. — Мы посадим тебя на грузовик, и ты поедешь рядом со всеми, даже впереди всех.

От изумления у старика раззявился рот, обнажились четыре крупных резца. Руки, наконец, спокойно улеглись на одеяло.

— Не врешь? На грузовик посадите?

— Так наш старший решил. Он сказал. Дан — истинный зачинщик, без него не обойтись.

Старик напыжился. Губы поджались, подбородок воинственно выпятился.

— Иначе он и не мог решить. Уж он-то помнит и перевел взгляд на руки, враз смягчился, стал похож на ребенка. — Я поведу ребят, прошептал он. — Уж сколько веков бьется рабочий человек, а повести его некому. Я их выведу из тьмы к солнцу. Только бы слушались. Скажу: «Делать так-то!» — и они сделают. Скажу: «Идите туда-то» — и пойдут, пойдут как миленькие. Неслухов да лентяев не потерплю. Навытяжку должны стоять, когда я говорю, — и неожиданно добродушно улыбнулся. Бедные глупые мышата. Никто-то никогда им не говорит, что делать да как. Вожака хорошего не было.