– С витрины не выдаются, - отвечает.

– Но мне очень-очень нужно! Тётенька отложила свой клубок.

– Какой портрет-то?
– спрашивает.

– Девочки одной. Наташи Самсоновой. Она ещё так боком сидит и улыбается. В самом центре висит.

– Это восемнадцать на двадцать четыре, что ли?
– Тётенька отложила свой клубок и встала.
– Пойдём, покажешь.

Портрет она рассматривала долго. То на Самсониху посмотрит, то на меня, то опять на Самсониху. Потом спрашивает :

– А зачем тебе эта фотокарточка понадобилась?

– Надо, - говорю.

– Значит, её Наташей зовут?
– улыбается тётенька.

– Наташей, - говорю.
– Самсоновой.

– Ты что же, с ней вместе учишься?

– В одном классе.

Тётенька прямо цветёт в улыбке, глаза прищурила:

– Вы с ней, наверное, и в кино вместе ходите?

– Конечно, - говорю.
– Если в школе культпоход, вместе ходим.

Тётенька ещё больше заулыбалась.

– Надо тебе помочь, - говорит.
– Идём.

Вернулись мы в фотографию. Тётенька сразу куда-то за тёмную штору в другую комнатку юркнула, слышу - говорит :

– Аркадий Семёнович, можно вас на минуточку? Там к нам юный Ромео пожаловал. Так интересно!

Вот ненормальная! Какой я ей Ромео? Думает, я ничего не соображаю, и несёт всякую чушь!..

Вернулась она вместе с длинным-длинным дяденькой. Встал он рядом со мной и смотрит сверху, тоже улыбается:

– Гм... Значит, тебе нужен портрет?

– Очень нужен, - говорю.
– Понимаете, такое дело...

– Понимаю, юноша, понимаю, - говорит.
– Всё понимаю. И не надо ничего объяснять. И я был когда-то школьником!..

– Надо ему помочь, - напоминает тётенька.

– Конечно, - соглашается Аркадий Семёнович.
– В таком деле помочь это же благородно! Возвышенно!

– Так снимете с витрины?
– спрашиваю.

– Зачем снимать?
– улыбается Аркадий Семёнович.
– Пусть висит! Пусть на эту девушку люди любуются! Пусть все видят, какая она красивая!

Я растерялся.

– Как же так?
– спрашиваю.
– Вы же сами сказали: надо помочь.

– Надо помочь! Но не надо снимать. Я вам, дорогой юноша, отпечатаю дубликат! Такой же большой. Восемнадцать на двадцать четыре.

Вот это фокус!..

– Нет, - говорю.
– Дубликата мне не надо. Мне тот нужен, с витрины.

– Да я вам ещё лучше сделаю!
– сияет Аркадий Семёнович.
– Дома на стенку повесите!

– Да не надо мне на стенку!
– не выдержал я.
– Она мне и в школе-то надоела хуже горькой редьки!

И тут все сразу кончили улыбаться. Аркадий Семёнович посмотрел на тётеньку, пожал плечами:

– Тогда я отказываюсь что-либо понимать...

– Что ты нам голову морочишь!
– накинулась на меня тётенька.
– Мы думали, он с благородными намерениями...

– Конечно, с благородными, - говорю.
– Я же эту Самсониху спасти хочу, а вы её губите.

– Губите?
– изогнулся ко мне Аркадий Семёнович.
– Мы губим Самсониху?

– Факт!
– говорю.
– Она же зазналась. Стала плохо учиться, отрывается от коллектива. И вообще, у меня это - пионерское поручение. Меня сюда Марина Рубейчик послала.

– Так-так-так...
– Аркадий Семёнович выпрямился и почесал подбородок.
– Но при чём здесь портрет?

– Так ведь Самсониха теперь всем твердит, что она красивая,- объясняю, - что у неё внешние данные, что она будет сниматься в кино и география ей не нужна. А до этого она географию учила. Вы её этим портретом с толку сбили.

– Н-да...
– Аркадий Семёнович взялся за тёмную штору, собираясь уходить.
– Что будем делать, Лия Львовна? Общественность требует...

На следующий день я этот портрет в школу принёс. Показал Самсонихе.

– Вот, - говорю.
– Если двойки не исправишь, висеть ему в стенгазете.

Самсониха, конечно: "Отдай!", и "Андрюшенька", и "миленький", и "хорошенький". Только на меня все эти ласкательные суффиксы не действуют. Портрет я домой унёс. Чего это я буду отдавать такой хороший портрет? Наташка на нём и правда красивая: правильные черты лица, мягкий овал... Некрасивую бы на витрину не выставили. Так что пусть она у меня дома висит. Смотрит со стенки, как я уроки делаю.