Лихославский не знал, что и думать. Вместе с Новогудиным они поскакали к командиру четвертого эскадрона ротмистру Тербунову.

Командир четвертого эскадрона Одиннадцатого гусарского Изюмского полка ротмистр Тербунов получил при крещении имя Акакий. Однако по соображениям благозвучия предпочитал он, чтобы все называли его не иначе, как Акацием. Акаций Иванович был не из тех, кому было в охотку размахивать шашкой, рубя головы неприятеля. Что такое война знал он не понаслышке. Четыре года назад в чине штабс-ротмистра воевал он на полях Маньчжурии, и пуля японской "мураты" навылет пробила его живот в сражении под Мукденом. Выжил Акаций Иванович лишь потому, что дрался в тот день на голодный желудок. Всю тревожную неделю Тербунов старался поменьше есть, памятуя о том, что спасло его при ранении. Однако едва миновала тревога, ротмистр позволил себе так оскоромиться, что после этого не вылезал весь вечер из нужника.

В тот час Акаций Иванович Тербунов спал, отдыхая как от не состоявшейся войны, так и от желудочного расстройства, с которым только что с превеликим трудом справился его пробитый японскою пулей живот. И тут зычный бас денщика Прохора вырвал его из этого состояния.

Долго денщик не хотел будить барина, мотивируя это следующим образом:

– Пущай лучше спит наш Акаций Тюльпанович, а то опять обсиренится и будет потом утверждать, что это его собутыльник поручик Гжатский ему по пьяни в штаны наделал. А мне какая разница? Мне же стирать портки, а не денщику Гжатского. Софьи Сергеевны на него нет. Вот уж она этого пройдоху Гжатского на порог не пускала.

Однако, уступая настойчивым просьбам господ офицеров, Прохор пошел-таки будить ротмистра. Не понимая толком, чего от него хотят, Тербунов, тем не менее, написал текст следующего содержания:

"Милая Софочка, рад, что добралась ты благополучно. Не верь тем, кто скажет, что тревога оказалась напрасной. В любую минуту нас снова могут ввергнуть в самое пекло. Посему побудь пока в имении, проверь, все ли в порядке, не ворует ли управляющий, а заодно вышли немного денег на покупку нового пистолета. Мой револьвер стал давать много осечек, и господин полковник очень рекомендовал систему "парабеллум".

P.S. Ехала с тобою одна барышня - невеста одного нашего штабс-ротмистра. Ехала она, ехала, а домой не доехала. Ты уж, будь ласкова, сообщи, на какой станции она сошла с поезда".

Взяв текст телеграммы, Лихославский и Новогудин снова помчались на почту.

Лишь через день - утром в субботу - пришел им ответ:

"В усадьбе приказала сделать побелку. Управляющего уволила. "Парабеллум" купила сама. Приеду вместе с ним в понедельник.

P.S. Барышня эта, француженка, действительно ехала со мной в первый вечер. Утром, проснувшись, я обнаружила, что барышни нигде нет. Вещей ее также не было".

Объяснив ситуацию командиру полка, офицеры, прихватив с собой в помощь поручика Нелидова, отправились в Киверцы. Здесь, к своему счастью, дождавшись того самого поезда, они обнаружили, что поезд тот обслуживается той самой бригадою, что и в ту злополучную среду сего марта десятого дня. Проводник хорошо помнил барышню, с трудом говорившую по-русски. Он рассказал, что вечером она ехала в купе с дамой, которая была старше ее самой, до темна простояла у окна в коридоре, а потом вдруг неожиданно исчезла.

– Может, она на станции какой сошла?
– предположил Нелидов.

– Да станций-то, почитай, и не было, - ответил проводник.
– После того, как Киверцы мы без четверти восемь миновали, в Олыке не останавливались. Следующей станцией был Ровно. Это без десяти девять. Десять минут постояли. На перрон она не выходила. Баба какая-то зашла с пирожками, так они с той дамой, что с ней в купе ехала, у этой бабы на пятак дюжину пирожков купили. Потом останавливались в Шепетовке. После Шепетовки она еще была, точно помню. Через сто тринадцать верст после Шепетовки у нас был Бердичев. В это время все спали уже, а я из вагона с ведром выходил, чтобы воды для чая набрать. Кроме меня вагон никто не покидал. Через полчаса мы останавливались в Казатине. Там нам паровоз поменяли. Польская бригада своим паровозом встречный поезд подцепила, а нас принял паровоз из Казатинского депо. В Казатине две дамы на Одессу пересаживались. Но не эти. Купе у этих было закрыто. В Фастове тоже десять минут постояли, ну а в Киеве ее уж не было.

Так ни с чем вернулись гусары в Луцк, решив на следующий день проделать на поезде тот же путь, выходя на станциях и спрашивая дежурных и городовых, не сходила ли с поезда барышня в ночь на одиннадцатое марта.

Всю ночь, отпустив рано опьяневшего Нелидова, сидели Новогудин и Лихославский в трактире, что напротив старой синагоги, и за бутылкой обсуждали все происшедшее.

– Вот что, Модест Аполлонович, - обратился к Лихославскому Новогудин,скажите-ка мне, вы до помолвки-то невесту свою давно знали?

– Да месяц почти.

– А странностей за ней никаких вам наблюдать не довелось?

– В каком смысле?

– Появляется, к примеру говоря, ниоткуда, исчезает в никуда. Одни люди, скажем, видели ее на базаре, а другие утверждают, что в ту же минуту видели ее у дамского парикмахера.

– По правде говоря, кое-что такое бывало. Я, право, не придал поначалу значения, а теперь думать стал, уж не революционерка ли она.

– Насчет этого будьте покойны. Революционеры на метле не летают.