Но к 2016 году в западной части Васильевского острова, там, где река Смоленка впадает в Финский залив, в холодных водах которого любили купаться ленинградцы, располагался район новостроек. Новостройками их называли по старой памяти, так как к 2016 году большей части этих домов стукнул уже полтинник. Основной особенностью новостроек было то, что квартиры в этих домах были отдельными, а отнюдь не коммунальными. Конечно, по количеству квадратных аршин на человека квартиры эти не шли ни в какое сравнение ни с квартирой статского советника Белева, ни с квартирой купца второй гильдии Вершкова, ни с квартирой лекаря дамских болезней доктора Парамонова. Тем не менее, жилищные условия в новостройках были значительно лучше тех, что выпали на долю теперешних многочисленных обитателей вышеназванных квартир.

В одной из таких квартир в новостройках и жили родители Игоря Кулакова. И надо ж было такому случиться, что именно в тот день, третьего августа 2016 года сам Игорь Кулаков со своей женой Юлей и шестилетним сыном Святославом приехал в отпуск из города Советска Калининградской области. В этом ответвлении времени отец Игоря работал никаким не начальником охраны, а обыкновенным школьным военруком. Мать же его уже год как была на пенсии.

Игорь довольно редко вспоминал то событие, которое перевернуло его прошлое и прошлое всей его страны. Да он и не мог знать, насколько именно оно его перевернуло. Просто, учась в одиннадцатом классе, Игорь однажды нашел в бабкиной квартире тайник, устроенный еще немцами. Находки он через день свез в Калининград и сдал в областной музей, за что и удостоился упоминания в "Комсомольской правде". Но через неделю об этом поступке Игоря все забыли, а через месяц перестал вспоминать и он сам.

Окончив школу, Игорь сперва хотел поступить в местное культпросветучилище, но не прошел по конкурсу, и вскоре забрали его в армию.

Возвратясь после службы, он тут же женился на своей бывшей однокласснице, которая в это училище все-таки поступила, и, чтобы прокормить семью, пошел работать на целлюлозно-бумажный комбинат. Вскоре родился у них сын, получивший от родителей княжеское имя в придачу к княжескому отчеству. В ту первую среду августа дед с бабкой повели Святослава по ленинградским достопримечательностям, а Игорь вместе с женой отдыхал неподалеку от родительского дома на берегу залива, когда к нему подошла зеленоглазая девушка в блестящем полупрозрачном купальнике.

– Это не твоя Юлька там плещется?
– задала она неожиданный вопрос.

– Да, а что? Вы ее знаете?

– Нет, к сожалению.

– Почему, к сожалению?

– Сложно ей будет объяснить, кто я такая. Знаешь, что она про нас подумает, когда оглянется?

– Не знаю, но догадываюсь.

– Правильно догадываешься. Поэтому быстро надевай свои брюки и давай отсюда сваливать.

– Куда и зачем?

– Там объясню. Здесь недалеко - на другом конце Васильевского.

– А как я ей потом объясню свое исчезновение?

– Кому? Юльке что ли?

– Приспичило, скажешь, в кусты.

– Да тут и кустов-то нет - пустырь голый.

– Вот поэтому и пришлось далеко отойти. А мы вернем тебя на это же место через пять минут.

– За пять минут с другого конца Васильевского? Вы что, на вертолете?

– Нет, на ступе Бабы Яги.

– Ну-ну, - изрек Игорь и отправился вслед за незнакомкой.

Машина ждала их на пустыре. За рулем сидел Лихославский. Кроме ведьмы в этой компании он был единственным, кто умел управлять автомобилем. Это ему приходилось делать в Харбине, где он в 20-х-30-х годах, как и многие эмигранты, работал таксистом. После узких харбинских улочек, заполненных рикшами и парашами, выставленными из домов в ожидании ассенизатора, Невский проспект или Университетская набережная казались ему чем-то наподобие летного поля. Тогда в двадцать втором, незадолго до того, как Уборевич 25 октября взял Владивосток, ушел Лихославский с остатками Белой армии в Маньчжурию, где, как и многие, такие же как и он, устроился работать таксистом. Одиннадцать лет крутил он баранку "форда". Сначала это была модель "Т". Потом ее сменила более современная "А". Так продолжалось до тех пор, пока однажды на вокзале в его машину не сел человек, который показался ему очень знакомым.

"Надо же, как на Пчелкина похож, - подумал Лихославский, - уж не сын ли ему?"

– Простите, молодой человек, вы случайно не родственник Пчелкину Вольдемару Афанасьевичу?

– А что, заметно?
– спросил седок.

– Если бы я не знал, что Вольдемар погиб в двадцатом в Крыму, и если не принимать во внимание, что нынче ему должно быть за шестьдесят, я бы подумал, что вы это и есть он. На вас даже костюм в точности тот, в каком он был в феврале девятьсот четвертого на похоронах Ванновского.

– А вы, Модест Аполлоныч, правильно подумали. Да и костюм на мне действительно тот же самый.

– Это как понимать?
– произнес Лихославский, резко затормозив. Вольдемар, это ты или твой призрак?

– Успокойся, Модя. Я это я.

– А почему молодой?

– А мне так больше нравится. И потом, до шестидесяти я ведь так и не дожил. Погиб в сорок восемь.

– Значит, ты все-таки призрак?

– Не веришь, пощупай!
– предложил Вольдемар и протянул ему свою руку.

– Действительно, Пчелкин. Вот и бородавка между пальцами та же самая.

– А что я говорил?

– Но все-таки я не понимаю.

– А я объясню. Я здесь благодаря той самой Элен, с которой, как говорят, я познакомил тебя в девятьсот восьмом. Правда, сам я этого не помню, так как сам всего лишь четыре дня, как из девятьсот четвертого. Поэтому и костюм тот же. Жаль, конечно, что не довелось стать коллежским асессором, каким ты меня запомнил, но, с другой стороны, не попади я в будущее, я не дожил бы и до этого тридцать третьего. Вчера я только что был в две тысячи шестнадцатом году. И завтра должен быть там же. Вместе с тобой.