В первый раз, отдавая этому клиенту исполненный заказ и поинтересовавшись, чем, мол, будет барин расплачиваться, серебром или золотом, мастеровой вдруг получил неожиданный ответ: "То, чем плачу я тебе, дороже серебра, ассигнаций и даже золота, потому как плачу я самой жизнью".

Ничуть не смутившись, Егор Исаевич подумал, что этот заказчик хочет его напугать и заставить отдать заказ бесплатно. Таких клиентов у Егора Исаевича до этого уже было двое. Оба они лежали к тому моменту в подвале дома Егора Исаевича под керамической плиткой, которой был выложен пол этого подвала. И в этот раз прибег мастер к испытанному средству - револьверу собственной конструкции, сработанному под патрон французского шпилечного револьвера системы Лефоше. Барабан этого револьвера вращался сам по себе, приводимый предварительно заведенной часовой пружиной.

Выхватив этот револьвер из потайного ящика, мастер выпустил в гостя очередью все десять пуль, которые навылет пробили тело заказчика. Однако при этом посетитель не то что остался в живых, но не потерял ни капли своей крови.

Когда не на шутку перепуганный мастер пришел, наконец, в себя, посетитель терпеливо разъяснил Егору Исаевичу, что отнюдь не собирается его убивать, а, наоборот, будет аккуратно расплачиваться с ним за работу дополнительными годами, которые он будет прибавлять мастеру к годам его жизни.

В среднем один ключ стоил три года. Некоторые экземпляры заказчик оценивал в 10 лет, а однажды за ключ, дающий возможность продвинуться на пять столетий, хозяин отвалил четверть века. Так Егор Исаевич дотянул до 2016 года и в описываемое время жил по паспорту недавно умершего 83-летнего праправнука. Поскольку выглядел он стариком, никто особо не интересовался его документами. Конечно, слишком любопытные соседи и участковые уполномоченные, пытались иной раз докопаться до истинных анкетных данных старика-долгожителя на предмет того, не являлся ли тот в Гражданскую белым офицером и не служил ли во вспомогательной полиции на временно оккупированных территориях в Отечественную. Но все они внезапно умирали от несчастных случаев, от отравлений суррогатами алкоголя, либо же просто исчезали под керамической плиткой подвального пола.

В тот день Егор Исаевич проснулся в плохом настроении. Виной тому был странный-престранный сон. Приснился ему собственной августейшей персоной последний российский самодержец. Да мало того, что приснился. Вдобавок ко всему император собственноручно повесил Егору Исаевичу на грудь орден Святого Станислава. А посему нехорошее предчувствие одолевало Егора Исаевича с утра и до того самого момента, пока в дверь его квартиры не раздался наглый нетерпеливый звонок. Тогда это предчувствие сменилось страхом, от которого коленки человека, не боявшегося ничего уже более чем полтора столетия, задрожали мелкой дрожью. Спрятав сзади за пояс брюк старенький парабеллум, старик подошел к двери и осторожно прислушался.

– Открывайте, открывайте, Егор Исаевич, мы знаем, что вы здесь, раздался из-за двери незнакомый голос. И не вздумайте доставать пистолет будет хуже.

Что может быть хуже прихода этих людей, Егор Исаевич не знал, но предпочел не рисковать и дверь отворил. На пороге стояли Ротов и уже знакомый нам, но не знакомый Егору Исаевичу Николай. Толяну, как всегда, выпало стоять на шухере.

– Нехорошо-с, Егор Исаевич, не хорошо-с.

– Что не хорошо-с?

– Да то, что вы сделать собрались.

– А что я сделать-то собрался?

– Ах да, откуда ж вам знать? Вы же у нас только прошлое хорошо помните, а что через час будет, вы ни сном, ни духом не ведаете. А между тем, не позднее, чем через полчаса явится сюда человечек один с котом в котомке. И вы этому человечку сделаете ключ. Только ключ этот должен быть такой, чтобы попал этот человечек не в 2004 год, а в тот год, который мы укажем.

– А если нет?

– А если нет, то умрешь ты не здесь и сейчас, а в сталинском лагере на Колыме, в году эдак пятьдесят втором, предварительно посидев там лет где-то так пятнадцать.

Ни Егор Исаевич, ни Ротов, ни тем более, Толян и Колян не знали, что, пристроившись ухом к потолку подвала в кладовке, где Егор Исаевич хранил свои инструменты и хоронил своих недоброжелателей, Гарммофон, поднятый вверх и удерживаемый руками Вольдемара, слушал то, что говорил Егору Исаевичу коллежский секретарь Ротов.

– Что ж, - подытожил Граммофон, - когда разговор над потолком подвала прекратился, - нас опередили, и путь нам сюда теперь заказан.

– Но каков Ротов, - возмущенно произнес Вольдемар, - кто бы мог вообразить, что он не пешка канцелярская, а карта козырная.

– Не преувеличивайте-с, ваше благородие, - неожиданно перешел Граммофон на какую-то ироническую, если не сказать издевательскую интонацию, - ваш, так сказать, сослуживец вовсе не козырь, а битая шоха-с. Особенно теперь, когда нас с вами упустил. Впрочем, в карты вы не играете-с, откуда вам знать. Хотя, кто знает, может, и доведется нам сыграть в подкидного.

– С чертом играть? Ни за что.

– Я ж не на душу, а на дурака-с.

– Прекрати паясничать, нечистый!

– Ох, Святой Вольдемар нашелся.