– Мы обязаны вам жизнью, - сказал Август.
– Будет случай расплатимся. И прошу извинить меня - я был несправедливо груб, но я и думать не мог... Вы хотели поговорить. О чем?

– О Северине Володковиче. Днем вы сказали, что я сочинил бумагу, будто он сам себя убил...

– Я не повторю своих слов о том, что вы сделали это с целью. Но бумага написана, и нам странно. Видите ли, есть вещи, которые не могут оставить безучастным честного человека, каких бы политических взглядов он ни держался.

– Безусловно, есть, и много, - согласился я.

– Северин был нашим товарищем и близким другом. Вам, разумеется, это все равно. Но дело вот в чем. Мы убеждены, что вчера вечером его убили. А вы и другие офицеры подтвердили факт самоубийства, и уже никто эту выдумку не опровергнет.

– Насколько я понял обстоятельства, ваш друг стрелялся из-за несчастной любви, - сказал я.
– Какая-то девушка отвергла его предложение.

– Единственная дама, которую он горячо любил, называется Отчизна, а она его не отвергала, - произнес мятежник.
– Никому другому Северин свое сердце не предлагал. Но кто сказал вам про любовь?

– Господин Володкович объяснил так исправнику.

– Это можно понять, - сказал Август.
– Не мог ведь отец признаться исправнику, что его сын - повстанец.

Иван, простодушная физиономия которого оборачивалась то в сторону приятеля, то ко мне, на этих словах сообщил:

– Лужин знает.

– Что знает?

– Что Северин ушел в отряд.

– Откуда же ему знать?

– А он все знает.

– Почему же он отца не трогает?

– Володкович - богатый. Откупился.

– А зачем Северин пришел домой?
– спросил я Августа.

– За деньгами. Без них, сами понимаете, сколько неудобств, а нам надо уехать. Наш отряд разбили, мы две недели добирались сюда - везде войска, стража, посты казачьи: всю армию сюда стянули, сволочи!
– и позавчера пришли. Северин пошел к отцу, был в усадьбе час. Старик наличными денег не имел, сказал прийти назавтра. Вчера около семи Северин отправился на свидание, и больше мы его не видали.

– Но кто мог его убить, если это убийство?
– спросил я.
– И зачем?

– Непонятно!
– ответил Август.
– Мы думали - исправник. Вы утверждаете, что не он.

– Не он, - повторил я.
– Физически не мог. Да и выглядело это как самоубийство.

– Имитация, - сказал Август.
– Тут необходимо следствие, а нам носа не высунуть. От петли едва ушли - благодаря вам. Не стрелять же без уверенности. А убийце радость - закрыло его это свидетельство.

– Ну, что ж, - сказал я.
– Попробуем разобраться. Вы утром были в усадьбе?

– Был.

– И виделись...

– С Михалом. Он тоже сказал - застрелился. Но он, я чувствую, счел нас вымогателями, поскольку я вспомнил о деньгах, то есть не просил, но сказал, что Северин шел за деньгами.

– А зачем вы ожидали его на холме?

– Он обещал, что узнает о деньгах, и вообще побеседовать. Мы в усадьбе едва ли пять минут пробыли - исправник околачивался.

– Выходит, кроме Михала, никто не знал о месте встречи.

– Никто, - ответил Август.
– И я думаю: не Михал ли Лужину подсказал?

– Но и Михал не мог застрелить, - сказал я.
– Он возле меня сидел. Хорошо помню. А в какое время Северин пришел в усадьбу? Где вы поджидали его? Как долго? Видел ли вас кто-либо?

– По моим подсчетам он пришел к отцу без четверти семь. Мы с Иваном были в лесу. За прудами, если вы заметили, растет кустарник, за ним луг, а за ним лес - вот в этом лесу. Мы пробыли там до девяти. Не думаю, что нас могли видеть, мы были очень осторожны.

– А вы не помните, - спросил я, - Северин летом своих родных навещал?

– Нет, не выпадало.

– Ну, а письма, просьбы с оказией, приветы?

– Да какая там оказия! Впрочем, все могло быть, но я не припоминаю.

– А прежде вы бывали в доме Володковичей?

– Нет, никогда, я не знаком с ними.

Плохо, подумал я, значит, ничего о домашних Северина ему неизвестно. Но если и бывал бы в доме, что с того? За полгода переменились многие люди круто: кто был добр - обозлился, кто был склонен к подлости - вконец оподлел, кто прежде повстанцам "ура!" кричал - теперь боится сухую корку подать.