Вдали послышался конский топот и стал приближаться. Федор вышел из хаты. Вскоре во двор прискакали два всадника. "Что, Федор, штабс-капитан еще не спит?" - узнал я голос Шульмана. "Нет, - отвечал денщик, - что-то там пишут".
– "А ты спроси, - сказал Шульман, - он позднего гостя примет?" - "Заходите. Его благородие, я знаю, вам всегда рад".

Вторым всадником оказался караульный канонир. Он тут же и ускакал.

VIII

– Петр Петрович, не осудите, что прихожу в полночь, как черт, - сказал Шульман с порога.
– Мне не спится, хочется поговорить, а прапорщик Купросов заснул мертвым сном и в придачу храпит...

– И мне не спится, - ответил я, - садитесь, Яков Лаврентьевич. Поройся-ка в чемодане, - сказал я Федору, - там портвейн должен быть.

Добрая душа Шульман от последних слов повеселел. Он происходил из немцев, но из немцев обрусевших, и цельность тевтонского характера была разрушена в нем влиянием русского окружения, особенно в Московском университете, где он проучился два курса до академии. К добрым немецким свойствам - ясности жизненной цели, твердому уму и привычке философствовать - примешались их славянские антиподы - чувствительность и следование желаниям. Особые чувства он питал к вину, которое, хоть и был доктор, или именно поэтому, по правилам самообмана, считал за лучшее среди целебных средств. Впрочем, немецкое благоразумие удерживало эту русскую страсть в приемлемых пределах.

– О чем же, Яков Лаврентьевич, вы хотите поговорить?
– спросил я, откупорив бутылку.
– Уж не о психологии ли самоубийцы?

– Пустое об этом говорить, - сказал лекарь.
– Достоверным источником такого состояния могут служить лишь записи или рассказ человека, стрелявшего в себя, но неудачно. Все другое - наш вымысел. Чувство неудавшейся жизни может быть интуитивным, а потому правильным. Интересно как раз обратное - не то, что некоторые стреляются или прыгают в омут, а что многие этого не делают, хотя должны.

– Инстинкт, - возразил я.

– Вот и заковыка, что инстинкт, - сказал Шульман и отпил из кружки. Сильный инстинкт что, по-вашему, означает? Впрочем, сам и отвечу - слабость сознания. Взять каторжника, ему дали пожизненно рудники. Представьте, под штыком, терпит издевательства, но тянет, тянет, как вол. Таковым он и становится. Что светит ему? Какая звезда? Взять бы, кажется, ремень, привязать к суку и захлестнуться. Но нет...

– Стало быть, герой сегодняшней трагедии проявил высокое сознание?

– Отчего же говорить нет. Скажу - да.

– Однако было этому Северину в чем себя проявить кроме чувств, сказал я.
– Все отмечали - умен и, брат говорил, увлекался химией. Мог ученым стать.

– Простите меня, что вмешиваюсь, - сказал с печи мельник.
– Вот вы о Северине говорите. А что такое случилось?

– Застрелился, - ответил я, - два часа назад.

– Северин?!
– вскричал старик и соскочил с печи.
– Застрелился? Так этого не может быть.

– Почему же не может, - сказал Шульман.
– Своими глазами видали.

– Вот беда! Вот беда!
– запричитал мельник.

Я удивился:

– Да вам какая беда?

– Так я его знаю с пяти лет. На мельницу прибегал. С сыном моим Иваном дружили, охотились вместе. Вот кто был хороший человек, видит бог, хороший. Но не мог он застрелиться!
– Мельник уставился на нас полными слез глазами.

– Из-за девушки застрелился, - объяснил я.
– Не захотела с ним под венец идти.

– Из-за девушки?
– еще более удивился старик.
– Не стал бы он плакать из-за девушки. Ого! Это молодец.

Откуда тебе о нем знать, подумал я. Дружил он, что ли, с тобой, старым вдовцом? И туда же, рядить.

– А как он застрелился? Как?
– допытывался мельник.

– Пруды у них есть, - сказал Шульман.
– Беседка стоит. (Знаю, знаю, закивал старик.) Вот там себя и убил.

– Господи! Вот беда! Вот несчастье!
– бормотал мельник.
– На воздух выйду.
– И он исчез.

IX

– Да, так мы о сильной воле говорили, - вспомнил лекарь.

– О слабой, - поправил я.
– А если то, что вы называете слабостью, богобоязнь?

– Не надо, не надо!
– замахал на меня Шульман.
– Не надо бога привлекать. Сами хорошо знаете, что никто, помимо истеричек, в бога не верует.

– Ну уж это вы слишком, - слегка опешил я.
– Никто не верует, а меж тем все человечество молится.

– Молится!
– хмыкнул Шульман.
– Эка важность! Вот в нашей благословенной Отчизне еще трех лет не прошло, как людей от скотского звания освободили. И то под выкуп, как турки. А в Казанском соборе, видели, с какой страстью кресты кладут? Хороши, нечего сказать, христиане. По три шкуры дерут. Тот же хлебосол Володкович. Отчего не хлебосольничать с дармовых денег. И детки под стать. Одна - дура, бездельница, только и есть достоинств, что смазливая, и к тому же истеричка, по голосу слышно, младший - манией величия болен, могу гарантию подписать, старший - но о нем поздно говорить. Хотя в медицинском отношении случай весьма занимательный. Скажу вам даже, что это самоубийство подсказало мне тему исследования. Вернемся из похода - обязательно займусь.