И майор Пенденнис, дрожащей рукой нахлобучив шляпу, вышел из дому, не дожидаясь племянника, и, удрученный, направился в клуб, к своему всегдашнему столику. В утренних газетах были напечатаны списки окончивших Оксбриджский университет, он мрачно прочел их с начала до конца, мало что понимая. В течение дня, в разных клубах, он посоветовался кое с кем из старых знакомых: с Уэнхемом, с одним духовным лицом, с несколькими чиновниками; некоторым он показывал сумму долгов, которые наделал племянник, - она была записана у него на визитной карточке, - и спрашивал, что же теперь делать? Ведь это ужасно, это просто чудовищно! Что делать? Выходило, что делать нечего, нужно платить. Правда, Уэнхем и кто-то еще рассказали майору о молодых людях, которые задолжали вдвое больше... в пять раз больше, чем Артур, а платить им решительно нечем. Все эти собеседования, мнения и расчеты несколько утешили майора. В конце концов, платить-то предстояло не ему.

Но горько было думать о том, сколько планов он строил для племянника, мечтая сделать из него человека, сколько принес жертв и какое потерпел разочарование. И он отписал о прискорбных событиях пастору Портмену, прося его, в свою очередь, оповестить о них Элен. Ибо старый рутинер, во всем соблюдая установленный порядок, полагал, что правильнее "оповещать" человека о чем-нибудь дурном через посредника (пусть даже неловкого и равнодушного), нежели просто писать об этом ему самому. Итак, майор написал к пастору Портмену, а затем отправился обедать, и печальнее его не было в тот день обедающего во всем Лондоне,

Пен тоже написал письмо, а потом до вечера слонялся по улицам, воображая, что все на него смотрят и говорят ДРУГ другу на ухо: "Это Пенденнис от Бонифация, он вчера провалился". Его письмо к матери полно было раскаяния и нежности; он пролил над ним немало горьких слез, и страстное покаяние немного успокоило его.

В кофейне гостиницы он увидел кучку веселящихся молодых франтов из Оксбриджа и опять убежал на улицу. Он рассказывал мне, что запомнил гравюры, которые рассматривал под дождем в окне у Акермана, и книгу, которую читал у лотка, неподалеку от Темпла; а вечером он пошел на дешевые места в театр и видел мисс Фодерингэй, но в какой пьесе - хоть убей не помнит.

На второй день он получил письмо от мистера Бака: наставник очень доброжелательно и серьезно писал о постигшей Пена неудаче и убеждал его не вычеркивать свое имя из списков колледжа, а исправить беду, причина которой, как всем известно, исключительно в его нерадивости: один месяц прилежных занятий - и экзамен будет сдан. Мистер Бак распорядился, чтобы слуга собрал в чемоданы часть Пенова гардероба, и чемоданы эти в положенное время прибыли - со вложением новых экземпляров всех неоплаченных счетов.

На третий день пришло письмо из дому. Пен прочел его в своей комнате, а прочитав, упал на колени, зарылся головой в постель и сотворил смиренную молитву; после чего спустился вниз, съел тройной завтрак и пошел к гостинице "Бык и Пасть" на Пикадилли заказывать место в вечернем дилижансе на Чаттерис.

Глава XXI

Возвращение блудного сына

Получив письмо майора, пастор Портмен, разумеется, тут же поспешил в Фэрокс, как поступил бы всякий добрый человек, имеющий сообщить неприятные новости. Ему хотелось покончить с этим как можно быстрее. Очень жаль, но que voulez-vous? {Что поделаешь? (франц.).} Больной зуб нужно вырвать, и врач усаживает вас и работает щипцами с отменной отвагой и силой. Будь это его зуб, он, возможно, не обнаружил бы такого проворства; но ведь он исполняет свой долг. И доктор Портмен, прочитав письмо жене и дочери и щедро снабдив его нелестными примечаниями по адресу молодого повесы, неуклонно катящегося в пропасть, предоставил своим дамам распространять великую новость среди клеверингского общества (что они незамедлительно и проделали с обычной своей исполнительностью), а сам зашагал в Фэрокс, оповещать вдову.

Ей все уже было известно. Она прочла письмо Пена, и у нее почему-то отлегло от сердца. Уже много, много месяцев ее не оставляло предчувствие близкой беды. Теперь она все узнала, и ненаглядный ее мальчик возвращался к ней, раскаявшийся и любящий. Чего же ей больше? Никакие слова пастора (хоть они и были подсказаны здравым, смыслом и она давно привыкла их уважать) не могли заставить Элен разгневаться или сильно огорчиться, разве что за сына, который так несчастен. Зачем нужна Пену эта ученая степень, о которой они столько кричат? Зачем было доктору Портмену и майору непременно отсылать мальчика в университет, от которого одни соблазны и никакой пользы? Зачем не оставили они его дома, у матери? А долги - долги, конечно, следует уплатить. Да какие это долги? Разве деньги отца - не его деньги, разве они не волен их тратить? Так возражала Элен праведному доктору Портмену, и стрелы его негодования не достигали ее нежного сердца,

Уже довольно давно Пен и его сестричка Лора по обоюдному согласию отказались от некоего, освященного веками способа выражать друг другу свою родственную любовь, к которому в детские годы прибегали довольно часто. Однажды, когда Пен возвратился из колледжа после нескольких месяцев отсутствия, он вместо девочки, провожавшей его, увидел высокую, стройную, миловидную девушку, которую почему-то оказалось невозможно приветствовать привычным поцелуем и которая сама встретила его церемонным реверансом и протянула ему руку, причем на, щеках ее, как раз там, где Пен обычно запечатлевал братский поцелуй, заиграл яркий румянец.

Я не мастер описывать женскую красоту, да и не так уж ценю ее (полагая, что добродетельность в молодой девице куда важнее), а посему не буду распространяться о том, как выглядела мисс Лора Белл в шестнадцать лет. К атому времени она уже достигла теперешнего своего роста - пять футов и четыре дюйма, - так что иные особы, из тех, что предпочитают женщин поменьше, называли ее долговязой, а другие - Майским Шестом. Но если она к была Майским Шестом, то его украшали чудесные розы, и доподлинно известно, что многие юноши не прочь были поплясать вокруг нее. Она была бледная, с чуть заметным румянцем; но при случае щеки ее вспыхивали, и розы цвели на них еще долго после того, как прогоркло волнение, вызвавшее к жизни эти прекрасные цветы. Глаза у ней, как уже упоминалось, с детства были большие и такими остались. Добрые критики (женского пола) уверяли, что она вечно строит глазки и мужчинам и женщинам; но дело в том, что этот манящий взгляд и блеск были делом рук самой Природы, и глаза ее просто не могли не манить и не блестеть, как не может одна звезда не быть ярче других. Вероятно, затем, чтобы приглушить этот блеск, глаза мисс Лоры снабжены были занавесями в виде густых и длинных черных ресниц, так что, когда она опускала глаза, те же критики уверяли, что она нарочно выставляет напоказ ресницы; думается мне, что во сне она выглядела неотразимо.