Навещая родственников, он брал с собой жену, тетку Маланью - больную, страдающую одышкой, окающую в разговоре. Она говорила, что в наших краях климат для нее очень благоприятный и она надеется поправить здоровье, подорванное бесконечными простудами. Но говорила об этом без радости и без особой надежды в голосе. Она была хорошая тетка, всегда старалась дать какой-нибудь гостинец. У них с майором не было детей. Все наши говорили, что несчастнее майора и майорши нет на свете людей, разве что бедолага Пучков, сидевший, кажется, в том самом лагере, который охранял майор.

Впрочем, это были, наверное, домыслы. Пучков при встречах с майором говорил "здрасте". Майор, в свою очередь, кивал и притрагивался пальцами правой руки к козырьку фуражки военного образца.

"Дело не в том, кто сидел, а кто охранял...
– рассуждали мужики. Просто у каждого своя судьба!" Майор с виду был крепок и бодр, но во всем его облике, особенно во взгляде неподвижных пронзительных глаз, сквозила какая-то омертвелость - он казался сделанным из цельного куска дерева. Энергия, выражаемая всем его обликом, казалась механической будто завели пружину до отказа и она все никак не может раскрутиться.

Он неохотно рассказывал о своей бывшей многолетней службе. Охранять заключенных - дело неблагодарное, трудное. А тут еще нашлись завистники, помешавшие дослужиться до полковника.

Весной он купил дом на берегу пруда, в котором он намеревался ловить рыбу. Мы с Аликом растолковали ему, что рыбы здесь давно уже нет - в пруд стекают все помои. Однако майор съездил в город и купил настоящие бамбуковые удочки. Сидел целыми днями в тени лозины, наблюдая за безжизненным поплавком. Редко попадался ему чумазый карасишка.

– А вы говорили, нет рыбы!
– Он демонстрировал нам свой "улов". Дело, как объяснял он, вовсе не в рыбе: всю жизнь мечтал сидеть с удочкой на берегу такого вот тихого прудика.

Кроме того, майор оказался страстным цветоводом-любителем. Он и в родной поселок вернулся лишь потому, что здесь, в черноземном нехолодном крае, удобно разводить цветы разных видов.

Большой дом стоял на высоком месте, откуда хорошо был виден весь поселок.

Выйдя на узорчатый балкончик, майор разглядывал в бинокль окрестности. Нам с Аликом тоже давал поглядеть. Он любил, когда мы к нему приходили.

Неподалеку от дома находился жидкий лесок, замусоренный обрывками бумаг, битым стеклом, печной золой и консервными банками. Каждый погожий вечер майор прогуливался здесь, брезгливо скатывая с тропинки носком сапога порожние бутылки, пощелкивая по высокому начищенному голенищу свежесрезанным прутиком.

После прогулки забирал прутик с собой и, переодевшись в халат и домашние тапочки, расхаживал по комнатам, щелкая прутиком по ладони.

Нам с Аликом было почему-то жалко этого человека. Он не умел общаться с местным народом. Люди его сторонились. О нем не говорили ни плохого, ни хорошего. Один лишь Пал Иваныч за глаза его поругивал, да и то беззлобно.

В начале мая, когда установилась теплая погода, майор, от нечего делать, стал нас встречать возле ворот школы. Вроде бы поболтать. При этом он прятал свежесломленный прутик за спиной, словно стесняясь своей давней привычки.

Некоторые мальчишки завидовали Алику: твой дедушка военный!

На что Алик неизменно отвечал: я могу вам его подарить!

Мы шагали по дорожке впереди, а майор шел сзади, пошлепывая прутиком по ладони. Он спрашивал о разных пустяках, но ответы его не интересовали. Сам же расспросов не любил. И, когда его спрашивали, где он служил, отставник лишь хитро прищуривался и молчал.

"В целях воспитания подрастающего поколения" он заставлял Алика вскапывать участок в своем палисаднике. И жену свою - болезненную тетку Маланью также "мобилизовывал на трудповинность". Сам предпочитал наблюдать за ходом работ - расхаживал взад-вперед по тропинке, пощелкивая прутиком по голенищу сапога.

Алик после признавался, что под этот ритмичный звук работалось почему-то гораздо лучше и быстрее, чем под обычное жужжание майских насекомых.

Пощелкивание как-то приободряло, и Алик за час вскопал столько, что и сам удивлялся. Правда, очень устал, хотя готов был работать хоть до сумерек. А когда Алик задумывался или каким-то другим образом отвлекался от работы, прутик начинал стучать громче и требовательнее.

В палисаднике майор посадил цветы. Ни одного помидорного или огуречного куста, не говоря уж о картошке. Участок огородил - и где только достал?
– колючей, свежей, ни капельки не ржавой проволокой. И в сарае у него лежало про запас несколько мотков такой же проволоки, поблескивающей тонким слоем смазки. Майор бахвалился, что у него друзья областного масштаба и такой проволоки он может достать хоть вагон.

Сделал ограждение в два ряда, чтобы местным женихам было неповадно лазить за диковинными цветами. Мы с Аликом никогда таких не видывали, разве что на открытках, - нежные, пушистые, всех оттенков, с просвечивающимися лепестками.