Она помолчала, вытирая слезинку. И без отрыва глядела на Элю. Та не слышала её слов. Та спала...

– Я пыталась научить вас добру. Правдивости. И любви к красоте... Но с такой душой, которая как ладошка раскрыта миру, вы пропадете. Чистота... в ней нет жизнестойкости. И я не знаю, как вам помочь.

Тишина была ей ответом. Казалось, вся больница спит, убаюканная свежим майским дыханием. Тася встала, подошла к окну, присела на подоконник. Окно было раскрыто и в палату залетали дуновения цветущего сада. И легонько трепетало в ответ свежее больничное полотенце, брошенное на спинку кровати...

– Буратинки вы мои! Милые Буратинки! Оба вы такие - и ты, Эленька, и Семен. Позовет вас кто - вы откликнетесь. Защищаться, беречься вы не умеете, душеньки у вас без забрала. И вряд ли научитесь - это характер, этому не научить! Если душа как ладошка раскрыта, - что б ни было, такой и останется! Жги вас, режь... Вот и поломали вас, и порезали, - а вы встрепенетесь, крылышки свои чахленькие расправите - и опять... Буратинами быть нельзя! И, выходит, я не тому вас учила. Нужно было учить как удар держать, как в ответ бить, а я...

Она согнулась пополам, захлебнувшись слезами, и её сбивчивый шепот прервался протяжным стоном.

Тихий медленный голос прозвучал в ответ - отозвалась Елена Сергеевна. Речь её прерывалась паузами, видно, выравнивала дыхание, но голос был тверд.

– Ты должна радоваться, что у тебя такие дети, рано теряешь надежду. Зло не властно над миром. Видишь ли... это невероятно, но оно часто приводит к добру.

– Елена Сергеевна, - выдохнула Тася, - вы меня слышали?

А та продолжала, спеша сказать самое главное - сказать пока силы не предали её.

– Ты обожглась, так что ж... держись за детей, их - таких!
– тебе Бог послал. Видно, добрые и славные были предки твои, коли дети такие! Чистые души в твоем роду и ты не должна изменять. Им, себе... Нельзя отступаться тем, кого Бог наградил чистотой. Это сила, и когда-нибудь ты это поймешь. А теперь... мне надо сказать тебе...

Она замолчала надолго, и Тася затаила дыхание. Елена Сергеевна собрала последние силы, чтобы передать их этой почти незнакомой женщине, сидящей на подоконнике, съежившись как озябшая мышь.

– То, что ты называешь характером Буратино... Буратинистость... это признак всякой живой души. И пока человек - уже битый, уже знающий, что бывает за теплоту и доверчивость, - пока он вновь и вновь будет протягивать свою ладошку навстречу другой душе... даже мертвой, до тех пор живо будет тепло на земле. До тех пор враг будет корчиться, а земля... она будет ждать прощения. Потому что Буратино - из тех, ради кого Бог прощает нас. Он тот, кто способен искупить злобу и грязь тех, кто вышел из круга света. Буратино не от мира сего. Он знает, что чудеса ждут его и Господь... он никогда его не оставит.

Тася соскользнула с подоконника и встала на коленях в изголовье кровати. Голос больной таял, слабел. Теперь Тасе пришлось склониться над самыми губами Елены Сергеевны, чтобы расслышать её.

– Наша земля - неведомый зверь с огромными плачущими глазами. Его глаза - это мы. И только благодаря тому, что глаза эти плачут, о звере не позабыли. В них, в слезах этих - отблески рая. Страдание... оно искупает все. Не бойся страдать - это жизнь. И она продолжится... там...

Голос её оборвался, голова запрокинулась... Тася с криком выбежала из палаты, созывая врачей. И скоро вся палата наполнилась персоналом, а Тасю попросили выйти. И когда час спустя ей разрешили вернуться к дочери, койка Елены Сергеевны была пуста.

Глава 11

ПРОЩАЛЬНЫЙ ДАР

Тася угадывала, что Элю с Еленой Сергеевной соединяла какая-то особая связь, непонятная тем, кто никогда не стоял у порога, из-за которого не возвращаются. И Эля... Тасе казалось, что дочь, побывавшая там, вернулась другой. И дело было не в потере памяти, не в последствиях травмы - в другом. В том, что она теперь что-то ЗНАЛА. То, что скрыто было незримой завесой от всех остальных.

Взгляд её стал глубокий, спокойный. И чуть-чуть отстраненный. Точно её теперь мало касалось то, что волнует других. Где витает её душа? Что она видит, чувствует? И откуда в глазах этот ровный и ясный свет? На эти вопросы Тася не знала ответа. Зато знала другое: та ниточка, которая связывала Элю с Еленой Сергеевной, была едва ли не крепче той, что соединяла её с родной матерью...

Эля не спрашивала: что с Еленой Сергеевной, где она? Лежала тихо, глядя широко раскрытыми глазами в окно. Там, в ветвях старой липы пел соловей.

На постели Елены Сергеевны сменили белье. Эля не задавала вопросов лежала смирно. И иногда улыбалась. Странной внезапной улыбкой. Как будто получала благие весточки и грелась от них, как греются в лучах солнца. Теперь Тася не сомневалась: Эля не только знает о смерти своей соседки, ставшей ей другом, она общается с ней.

Родственников у Елены Сергеевны не оказалось. Похоронами и всем прочим распоряжался её поверенный адвокат, которого она наняла перед тем как лечь в больницу. Юркий, рано начавший лысеть человечек небольшого росточка. Он первым делом оплатил её больничные счета, передал конверты с солидными суммами персоналу... Сестры шептались: какая предусмотрительность! Она ни о ком не забыла.