– Уже еду!
– он по голосу понял: у неё что-то стряслось.
– Ты где?

Надя коротко объяснила.

Через сорок минут Георгий появился в дверях проходной.

6

Глухой ночью Надя с Георгием пили водку в кухне на Юго-Западной. Перед тем они на минуту заехали к ней домой и накормили собаку. Горыныч кругами бродил по пустой квартире - Володи дома не было. И тогда они рванули к Громе - Надя просто не могла в эту ночь оставаться одна, и Георгий без слов это понял.

На часах - половина третьего. Разговор вился кругами. У ног хозяина дремала Чара.

– Слушай, объяснишь ты мне наконец или нет, что с тобой происходит? Грома видел, что она смертельно напугана, но при этом наотрез отказывается что-либо объяснить...

– Ну что ты к мне пристал? Плохо мне. Может такое быть с человеком? Могу я просто так посидеть - без дурацких допросов?

– Да, сиди ради Бога... Тоже мне, партизанка! Никто тебя не допрашивает. Не хочешь говорить - не надо!
– он наполнил граненые стопочки.
– Только зря ты так: глядишь, смог бы чем-то помочь.

– Никто мне не сможет помочь. Я сама, понимаешь? Моя каша - мне и расхлебывать... И впутывать никого не хочу. Потом, может быть, расскажу... Как-нибудь.

– Как скажешь! Давай озаримся, - они чокнулись и выпили.
– Это наше озаренье порождает в вдохновенье!
– продекламировал он нараспев.
– У нас в институте такая присказка была. Очень мы её всем курсом любили...

– Грома... мне жутко неудобно. Что твоя жена скажет? Ввалилась к вам среди ночи, потревожила Лиду, наверное. Она спит?

– Без задних ног... Этому занятию она сейчас предается круглые сутки, потому как гриппует. Так что, не боись - никого ты не потревожила.

– Понятно...
– Подперев шеку ладонью, Надя угрюмо уставилась на графинчик с водкой.
– Какие вы счастливые!

– Это почему же?

– Ну... так!

– Доходчиво, нечего сказать! Так ведь и ты счастливая.

– Ага, я счастливее всех!

– Ты дура, ангел мой!
– он поглядел на неё с нескрываемым удовольствием.
– У тебя буржуазное понимание счастья. И вообще, ты самая настоящая буржуазка!

– Это как?

– А так. Жещина, значит. И при том - настоящая. Без всяких там эмансипэ... Ты вот вспомни "Фауста": "Остановись, мгновенье!" - это же смерть! Все наши представления о налаженной жизни, о счастье - только призрак. Дунь на них - и развеются.

– Кажется, я об этом где-то читала...

– Это не я придумал. Это истина.

– Вот как... Так что же тогда не призрак? Что не развеется?

– Наверное, то, чего нельзя потрогать. По-моему, бесценно только то, что неуловимо. Да вот, послушай... Это называеся "Письмо к другу". С эпиграфом: "Неспокойно, братцы, неспокойно..." Сергей Борзенков.

И Георгий начал читать глуховатым, каким-то незнакомым резким голосом...

Неспокойно, братцы, неспокойно..."

Промелькнула юности пора.

Как мелькнула? Ведь ещё вчера...

Но скажи мне, были мы достойны

Наших дарований?
– Если есть

Наши дарования... И все же,

Как ни относись, по пальцам счесть

Можно то, что мы с тобой, Сережа,

Сделали хорошего. Живи.

Будто центробежной лютой силой

Завертело нас и закрутило.

Еле на окраинах Москвы

Зацепились. Бывшие предместья.

Тушино впитал твой жадный стих,

Мой - Медведки. Но, сказать по чести,

Я теперь доволен, я притих,

В преферанс играю, в ус не дую,

Сплю до полдня, сяду за стихи

И каких-то чертиков рисую

На полях бесплодной чепухи.

Нам, к Москве приваренным всей кровью,

Что нам?
– Добрюзжим, додребезжим.

Ах, Москва! Единственной любовью

Мы еше невольно дорожим.

– Это чье?
– Надя встрепенулась и в глазах её замерцал беспокойный жадный свет.

– Мое.

– Ты...ой, Гром! Какой же ты молодчина... А еще?

– Не надоело?

– Ну, что ты! Пожалуйста еще.

Он помедлил, опустил голову и начал читать зло и мерно, не глядя на нее.

Желчен, мелочен и зол

Кто он, я? Откуда?

Жизни не было. Был стол,

Грязная посуда.

Жизни не было. Низал

День за днем и подбирал

К слову - слово, к строчке

Строчку. Весь мой капитал

Бренные листочки.

Набежала, натекла

Роненькая стопка.