– Иду! – донеслось из-за стенки, и спустя несколько секунд в двери возникла высокая шатенка с животом на исходе беременности. – Чиво? – сказала она, жуя пирог с капустой и держа под мышкой какой-то пакет.

– Ты кого-нибудь знаешь, кто тут в семьдесят восьмом работал? – спросила у нее Усольцева.

– Не-а. А чего? – сказала беременная.

– Да вот человек ищет Муравину Анну Павловну. Вроде она тут работала.

– Не знаю, – сказала беременная, скользнула по мне воловьими глазами и спросила Усольцеву: – Ты это… Ты масло на гречку будешь менять?

Через минуту я вышел из «Кометы», испытывая почти облегчение. Я выполнил долг перед своей совестью: я побывал везде, где мог найти Аню. И теперь она останется такой, какой она стояла тогда в двери болшевского коттеджа, – юной, в радужно-солнечном окоеме, с эскимо в руке. Она останется такой навсегда. В моей памяти.

В 17.00 я перешагнул порог следственной части Прокуратуры СССР. Конечно, сразу за парадной дверью тут было бюро пропусков. За окошком сидел младший лейтенант милиции. Рядом с милиционером прохаживался по вестибюлю круглолицый брюнет с темной бородкой, в поношенном сером костюме. Я назвался, и брюнет тут же сказал дежурному лейтенанту:

– Товарищ ко мне.

Через одиннадцать лет меня снова называли «товарищем». И где – в Прокуратуре СССР! Брюнет – ему было лет 35, не больше, – протянул мне руку:

– Николай Иванов.

– Так вот вы какой! – сказал я и с любопытством уставился на этого знаменитого в СССР следователя – соратника Тельмана Гдляна. А он провел меня в узкую кабину лифта, который медленно поднял нас на четвертый этаж. И тут же нам в лицо ударил жуткий, нокаутирующий запах ацетона и еще какой-то ядовитой гадости.

Иванов быстро открыл дверь лифта, сказал мне: «Прыгайте!» – и первым прыгнул из лифта через полосу влажно сверкающего лака на паркетном полу.

Зажав дыхание, я прыгнул за ним, и мы побежали в боковой коридор, нырнули в какой-то кабинет и захлопнули дверь. Я разжал горло и тут же поперхнулся едким запахом, закашлялся. А Иванов и Гдлян, которые сидели в кабинете, – ничего, спокойно дышали в этой «атмосфере».

– Хотите кофе? – сказал мне Иванов, и я понял, что это сейчас такая мода в Москве, научились у Запада угощать посетителей кофе.

– У нас, правда, растворимый, – извиняющимся тоном сказал Гдлян.

– «Мальборо»? – предложил я в ответ.

– Ваши американские сигареты очень слабые, – отказался Иванов.

– Как хотите. Но я не такой гордый, как вы. Ваш кофе меня устроит, – ответил я и огляделся.

Небольшой, в форме утюга, кабинет, два столика буквой «Т», три стула, два окна, на подоконнике электрический чайник и баночка с растворимым кофе. Стена за креслом Гдляна косая и вся – от пола до потолка – в деревянных дверцах. Позже, когда Гдлян открыл одну из них, я увидел, что за этими дверцами – ряд стальных сейфов. Не здесь ли хранятся следственные дела на кремлевскую верхушку и лично товарища Лигачева?

Тут Иванов поставил передо мной чашку кофе и вышел из кабинета. А я достал из кармана магнитофон и спросил:

– Можно, я включу?

– Ну зачем нам магнитофон? – усмехнулся Гдлян. – Лучше, чтобы о нашей беседе знали только мы и майор, который сейчас нас слушает.

Я не стал уточнять, шутка это или нет.

– О’кей, – сказал я. – Тогда первый вопрос. Несколько месяцев назад вы публично обвинили Лигачева в получении взятки, но никаких доказательств не представили. Где эти доказательства?

– Вы не так формулируете. Мы сказали, что в материалах дела имеются данные о связях привлеченных к уголовной ответственности лиц с членом Политбюро Лигачевым и некоторыми другими.

– Хорошо, пусть так. Но где факты? Народ ждет.

– Факты мы должны представить суду, а не публике. Но у нас отняли дело и не дают расследовать его до конца. Сейчас мы боремся за то, чтобы это дело нам вернули. Но если станет ясно, что дело нам не вернут и не дадут закончить по всем правилам закона, – что ж, тогда мы пойдем на полную публикацию материалов следствия.

– А что было вчера на заседании комиссии Роя Медведева? Вы выиграли или проиграли?

– Пока они приняли компромиссное решение: служебное расследование, которое ведет против нас генеральный прокурор, – прекратить. Но дело нам не вернули.

– Значит, обвинения в незаконных методах ведения следствия сняты?

– Слушайте, ни один из журналистов, которые писали об этих «незаконных методах», не пришел к нам, не положил перед нами ни одного факта и не спросил с нас ответа! Они пишут по материалам, которые им подсовывают сверху. А с нами, с людьми, которых они обвиняют, встречаться боятся! Это называется честная журналистика периода гласности?