Когда взбудораженная кровь притихла, поуспокоилась, приснившееся стало видеться не в бредовой дымке, а так, как было,- стало видеться памятью. Пятницкий закинул сцепленные в пальцах руки за голову.

В полумраке коровника, вдоль стены - лежачий строй. На правом фланге лейтенант Рогозин, рядом - сержант Горькавенко. Потом уж рядовые Кулешов, Сизов, Тищенко, Мишин, Огиенко, Бабьев... Как убили Сизова и Кулешова, Пятницкий не видел. В то время его самого убивали.

Орудие младшего сержанта Васина стояло у скотного сарая восточной окраины Бомбена, и то направление считалось менее опасным. Туго приходилось расчету на высотке, при штурме которой был убит Горькавенко и смертельно ранен лейтенант Рогозин, и Пятницкий чаще находился там. На этом бугре то и дело вспыхивали рукопашные. В одной из них побывал и Пятницкий.

Не первая, может, и не последняя для него рукопашная, но могла быть и последней. Когда возле огневой позиции Кольцова раздались автоматные очереди и разрывы гранат, Пятницкий, прихватив Шимбуева, поспешил туда. Возле орудия шла свалка, в которой трудно было сразу разобраться. Охваченные бешенством, пушкари теснили напавших вниз к ручью и не видели, как другая группа немцев, раскачивая их "зис", пыталась выкатить его из окопа. Немцы никак не могли смириться с тем, что их пушка, исковерканная взрывами кумулятивных "фаустов" группы Рогозина, валялась тут же, и хотели притащить взамен русскую. Пятницкий, остерегаясь повредить прицел, понизу стеганул автоматной очередью. Немцы бросили орудие и скатились под уклон. Оставив Шимбуева у пушки, Пятницкий кинулся к другому склону, густо заросшему кустарником,- туда, где шла драка.

Удар был несильный, показалось - споткнулся в цепкой низкостелющейся заросли, но в следующий момент почувствовал, как клешнятые жесткие пальцы, нащупывая горло, в бешеной торопливости скользнули по воротнику шинели. Не знало тело Романа никакой хвори, живым и крепким было, но, видно, все же жиже замешено, чем у немца. Близость смерти взъярила, взрывчато подбросила силы ухватить пальцы, сжимавшие горло, заломить их на всю боль, освободить дыхание. Немец содрогнулся, зарычал, подтянул ногу и всей тяжестью вмял колено в подреберье Пятницкого. Не подоспей Шимбуев, быть бы сейчас Пятницкому в том лежачем строю правофланговым. Вот и не видел, как погибли в рукопашной Сизов с Кулешовым...

Вспомнил все это, и сердце зачастило снова. Роман расцепил пальцы, с мычанием потянулся и тут же испуганно вздрогнул от шершавого и мокрого прикосновения к лицу. Бросив передние лапы на кровать, нерешительно пошевеливая хвостом, на него смотрел рыжешерстый пес.

– Ах, чтоб тебя!
– сгоняя испуг, громко крикнул Пятницкий.

Пес ужался и нырнул под кровать. В комнату заглянул дядька Тимофей.

– Что случилось, комбат? Или во сне поблазнило?
– спросил он.

Пятницкий усмехнулся, качнул пяткой под кровать.

– Посмотри там.

Горохов прошлепал босыми ногами по крашеному полу, присел. Пришел и Шимбуев - любопытно было, чего это старшина помчался в комнату комбата в одних подштанниках. Стоя на коленях, Горохов заломил на него голову, спросил ехидно:

– Алешка, как же так? Уложил комбата, а под кровать не посмотрел. Там же немец живой.

– Чего буровишь?
– вылупил глаза Шимбуев.- Никого там не было, смотрел я.

Потревоженный старшиной, худой большеголовый недопес немецкой овчарки, поскуливая, отполз в дальний угол.

– Как попала сюда эта тварь?
– возмутился Шимбуев.

– У тебя надо спросить, тетеря бесхвостая. Вот сниму с ординарцев, определю на кухню вместо Бабьева,- напустился на Алеху сердитый Тимофей Григорьевич.

Злость дядьки Тимофея Алеха переадресовал собаке.

– У-у, какая зверюга. Она покусала вас, товарищ комбат?

Тимофей Григорьевич сел рядом с собакой, стал поглаживать с причитанием:

– Песик, дурашка, сиротинка животная...

– Дядька Тимофей,- испуганно предостерег Шимбуев,- смотри, цапнет!

– Ты в уме? Щенок еще.

– Хорош щеночек. С теленка,- все никак не мог настроиться Алеха на дружелюбное к собаке.

Старшина задрал голову, показал непробритую шею, прошипел сердито:

– Уйди со своим настроением, не действуй на собачонку.

Пятницкий, застегивая нижнюю рубашку, строго остановил Шимбуева:

– Почему не разбудил как велено?
– И к старшине: - А вы? Пользуетесь, что комбат дрыхнет. Где баня? Кто людей мыть будет?

Тимофей Григорьевич поднялся, колыхнул брюшком, соединил голые пятки и послушно ответил:

– Сейчас все будет сделано.

Добродушно морща губы, он вышел.

Подавая Пятницкому гимнастерку, Шимбуев укоризненно сказал:

– Дядька Тимофей только что прилег. Всю ночь с Липатовым возились, сделали в этом... Ну, где свиньям жратву варят. Выскоблили, соломы настелили. Фрицы, наверное, в корытах моются, ни одной бани в деревне. Свою сделали. Хорошая баня получилась. Хозотделение и взвод управления уже моются. Вон, слышите? Визжат, может, чего поросячьего налопались.

Пятницкий прислушался. Восторженный стон, хохот, уханье, тонкое прерывистое повизгивание, смачные шлепки по мокрым ягодицам... Разделяя голоса, Пятницкий с душевной болью отличал девчоночье повизгивание повара Бабьева, гулкий, как в бочку, хохот Горькавенко, певучие картавинки Сизова... Но тут надсадный, с задыхом, подвизг замученного щекоткой сменился безостановочной матерной бранью - и сгинули голоса мертвых. Пятницкий, окончательно отгоняя наваждение, больно подпер лицо и явственно услышал Васина в его нетленном репертуаре, Липатова с подвальным уханьем, Женю Савушкина с заливистым голоском...