Пятницкий глянул в окно, увидел старшину Горохова, который, хлябая надернутыми на босу ногу сапогами, тащил узел с бельем, и ощутил неприятную подавленность своей неправотой. Принимая гимнастерку, заметил свежий подворотничок. С повинной расположенностью обнял ординарца.

– Спасибо, Алеха, за заботу твою. За немца того - особо.

– Нашли о чем вспоминать,- отмахнулся растроганный Шимбуев.

– ...ревела бы сейчас Настенька, умывалась слезами...

Шимбуев посмотрел на затосковавшего комбата и, проникаясь состраданием, спросил:

– Карточку покажете?

Роман вспомнил заплаканное лицо Настеньки, ее теплые руки с протянутой фотографией. Фотографию она держала так, как держали икону в старину, благословляя уходящих на войну служивых.

– Я тут плохо вышла,- говорила она,- никому не показывай. Только для тебя.

Вспомнив это, грустно ответил Шимбуеву:

– Настенька не любит, когда на нее посторонние смотрят.

Алеха растерянно помигал, вернулся к своим обязанностям:

– Сейчас умыться принесу, потом завтракать. Коломиец из ПФС кое-что трофейного прихватил. У него земляк там.

Высказав это, Шимбуев проворно покинул спальню Пятницкого.

Разглядывая себя в не выпавшем из рамы клинышке разбитого зеркала, криво висевшего на стене, увидел позади поднятую в любопытной настороженности морду потревоженной и забытой теперь собаки. Она лежала на прежнем месте и присматривалась к происходящему.

В жизни Романа был один-единственный четвероногий дружок - Бобик, дворняжка, хвост крендельком. Завел, кажется, в девятом классе. На книжку выменял.

Еще в училище написали из дома, что окривел Бобик. Кто-то вышиб глаз палкой. Позже собачники поймали на петлю из проволоки. Как давно это было! Сто лет назад.

Пятницкий перебирал шерсть за ухом покорно лежащего пса - исхудавшего, шейные позвонки как трубка противогазная - и разговаривал с ним:

– Что, набрался страху, как я завопил? То-то, не лезь в постель, не лижись... Сколько же тебе месяцев? Три? Пять? Где хозяева? Нас испугались, удрали? Как тебя звать? Бобик, Шарик? Кабыздох? Э-эх ты...

Пятницкий поднялся. Встал и пес. Хо-орош пес! Подкормить - матерый вырастет.

Вернулся Тимофей Григорьевич.

– Идемте завтракать, товарищ комбат. Шимбуев стол изладил, как в ресторане. Где только видел такое, мамкин сын. Вилку, говорит, слева, ножик - справа...

Перехватив направленный на собаку взгляд Пятницкого, Тимофей Григорьевич потер переносицу. В самый раз бы скуластому лейтенанту с собачкой возиться, книжки читать, с девчонками обниматься, а он - подумать только!
– батареей командует, дивизионом стрелять доверяют. Шутка ли, сидеть под носом у немцев и бить по ним из орудий, которые черт знает где! Такое на финской повидал, но думал, что это под силу только тем, у кого ромбы в петлицах...

– Командирам взводов сказали про завтрак?
– спросил Пятницкий.

– Младший лейтенант Коркин придет, а новенький занят. Просит туда принести. Кабель перематывают, побитого да голого много... Пойдемте. Собаку не хотите оставлять? Забирайте с собой.

– Дайте ваш ремешок,- кивнул Пятницкий на потертую до кирпичного цвета кобуру Горохова.

Тимофей Григорьевич, привыкший к нагану еще по работе в заводской охране, а потом на финской войне, не захотел иметь другое оружие и теперь носил эту древность в кобуре из толстой кожи, пристегнув рукоятку к кольцу на командирском ремне. Старшина отцепил карабинчики, подал ремешок Пятницкому.

– Это правильно, у него ошейник есть.

Пятницкий защелкнул пружинящий крючок за колечко ошейника, потянул собаку к дверям.

– Пойдем, песик, пойдем. По-русски не понимаешь? Ну, ком, ком, коммен... Пойдем, значит.

– Нихт ферштеен кобелек,- засмеялся Горохов и поманил щенка: - Иди сюда, иди, собачка. Ком... Камка ты, Комка... Глядите-ко, хвостом завилял, на Комку отзывается...

Глава двадцать пятая

Даже не верилось - десять километров от передовой! В бане отменно помылся, отоспался, кинопередвижка приезжала, в сарае для ансамбля помост сколачивают, военторг торгует, гимнастерку можно ушить у портного, сапожник молотком постукивает... Курорт, да и только! Правда, со временем не как на курорте - успевай поворачиваться. Артмастер Васин, с утра и до ночи хлопотавший со своими и не своими пушками, так обстановку обрисовал:

– Как у той хозяйки поутру: печку топить надо, корова недоена, квашня убежала, поросята голодные, ребенок обмарался и сама ... хочу.

Туго было со временем. Все же в полдень вырвался из артмастерской, чтобы кое-что сверх запланированного сделать. Три письма написал родным погибших, в медпункт сбегал окалину из глаза убрать.

Алеха Шимбуев, вернувшийся со склада ГСМ, куда ездил с Коломийцем получать горючее, прибежал к Пятницкому с потрясшей его новостью.

– Товарищ комбат, в те хаты немцы заселились!
– ошеломленно сообщил он.- Старики, бабы с ребятишками!