Ника: Да... Да ... Да, все подписывайте, все покупаем... Я сама решу, на что мне это агентство... Да, встретила старых друзей... Мир тесен, и даже слишком. Я, например, в нем задыхаюсь... Все, пока.

* * *

Были, конечно, и другие отчеты, выписанные тщательнее, не столь размашисто-небрежным слогом, но я оставляю именно этот, поскольку Вите предстояло сыграть в дальнейшем некоторую роль в моей судьбе.

Дело в том, что до своего выезда в свет, кончившегося столь блистательным фиаско, я жила как-то по инерции, летела под уклон без тормозов, стараясь вообще ни о чем не задумываться. Например, о том, что на самом-то деле я вовсе не живу. Я мертва. Меня убили тринадцать лет назад, и с полным основанием я могу считать все происходящее не отблесками реальности, а предсмертными видениями в моем умирающем мозгу. Я читала, что такое возможно. За какие-то мгновения человек успевает увидеть целую жизнь, полную захватывающих событий и приключений. Но после столкновения с Голицыным в дверях казино такой огненный дикобраз свил гнездо в моем сердце, что сомневаться не приходилось: я жива. Не может труп, даже гальванизированный или зомбированный, мучиться так беспросветно. Я жива, а, значит, и забыта, и нелюбима, а, быть может, никогда и не была любима.

Через неделю таких нелепых до безумия мучений, утром, в дверь моего кабинета постучали.

– Войдите!
– крикнула я охрипшим с бодуна голосом. Не буду скрывать, всю неделю я пила со страдальческой сосредоточенностью, не отвлекаясь на пустяки.

Это как раз Витя оказался. Только повел он себя странно: не вломился с обычной своей непринужденностью хозяина вселенной, а застрял на пороге, обернулся и окинул коридор встревоженным взором.

– Что случилось?
– спросила я.
– Проходи, присаживайся.

– Я пришел к тебе с проблемой, - заявил Витя, тяжко падая в кресло.

– Хорошо, что не с приветом.

– Чего?

– Стихи такие есть: "Я пришел к тебе с приветом"... Расслабься. Шучу я.

– А мне вот не до шуток, - огрызнулся Витя.

– Ты не дергайся, а обрисуй свою беду конкретно. Я помогу, ты же знаешь.

– В том-то и дело, что беда не моя.

– А чья?

– Понимаешь, ты женщина крутая, авторитеты тебя уважают...

– Ну-ну, Витя, - обрываю я его нетерпеливо, - это ты, положим, загнул. Ты разогни и ближе к теме излагай.

– Есть у меня один как бы друг...

– "Как бы" или друг?

– Ну друг... Мы раньше работали вместе. Он для меня очень много сделал чего хорошего... Так вот, мне стало известно, что его собираются грохнуть...

– Витя, ты взрослый мужик. Что за сказки ты мне чертишь? Какой друг, кто таков, откуда, звать как? Кто тебе инфу слил?

– Димой звать. Дима Голицын. А инфу не сливал никто, сам вчера услышал случайно.

– Где услышал?

– В сауне нашей парились, вот там Михалыч и сболтнул.

– Ну-ну. Птица Говорун, блин... Так и чего же ты хочешь, Витя?

– Предотвратить, ясен пень. Я понимаю, что он тебе никто и звать никак, но... Помоги. А я в долгу не останусь. Буду тебе воду мыть и ноги пить...

Однако. Он действительно взволнован: даже не заметил, как оговорился.

– Хорошо. Я помогу. Дыши ровно, Витя, все будет правильно...

Через пятнадцать минут я веду задушевную беседу со своим заместителем.

– Жизнь - это такая штука, Ника Евгеньевна, - разглагольствует он, благодушно скалясь, - к ней надо походить как-то сбоку...

Нить беседы мною уже утрачена давно, я и не пытаюсь вникнуть в смысл его слов. Я просто подхожу к сейфу, набираю код и открываю бронированную дверь.

– Здесь примерно пятьсот тысяч баксов, - замечаю я небрежно.

Михалыч изумляется и делает бровь птичкой.

– Я знаю, сколько там.

– Это все может стать твоим. Здесь и сейчас. Без расписок и обязательств.

– В самом деле? А что взамен? Объяснитесь, Ника Евгеньевна.

– Охотно.

И я объясняю, что, собственно, мне от него нужно.

Михалыч впадает в угрюмую задумчивость, барабанит по столу пальцами, сверкая перстнями. Он прекрасно понимает, что за излишнюю разговорчивость могут запросто и башку свинтить, но я играю наверняка.

И я выигрываю, конечно, но, кажется, это пиррова победа... Я гляжу на часы. Остается тринадцать минут с копейками. Мне никак не успеть. И я набираю на мобиле тринадцатизначный секретный номер Пана. Мы условились, что звонить по нему я буду только в случае крайней, прямо-таки смертельной необходимости.

– Алло, Пан, - выстреливаю я без предисловий, - я не спрашивала тебя: я умею летать?

– А почему ты спрашиваешь об этом меня?
– отзывается труба спокойнейшим голосом.
– Ты себя спроси.

Но времени на расспросы самой себя у меня уже не остается. Я разбегаюсь и черной свечкой ухожу с подоконника в ослепительную прорубь небес.

Ответ оказался положительным. По-видимому, умею. В конце концов, падать умеют все, для такого умения много ума не требуется. А что есть полет как ни управляемое падение?