Да, эти люди притягивали ее – как все, в ком она читала силу и целеустремленность.

Отец уловил взгляды, брошенные в сторону беседки. Махнув пару раз успокаивающе рукой, подошел к столпившимся перед “Фордом” мужчинам, что-то тихо им сказал – наверное: “Это моя дочь. Не волнуйтесь”. Все, кто стоял там и к кому обращался отец, посмотрели в ее сторону. Один из них произнес что-то односложное, отвернулся. Отвернулись и остальные. Отец сказал еще что-то. Ему не ответили. Он вернулся к своей груше, привалился к ней плечом – вдруг ахнул, совсем как тогда, когда вспомнил, что должен запереть ворота, и поспешил в дом.

– Осторожней, Юленька. Не прощу себе, что поддался. Не нужно было тебе ехать.

Упрямая!

– Спасибо, солнышко. Все хорошо, хорошо. Я и сама могу.

Из-за “Форда”, заботливо поддерживаемая мужем под локти, вышла беременная.

Встала посреди дворовой площадки, сказала: “Фух”, – поправила края облегающего скулы платка, подняла веснушчатое, тронутое задумчивой улыбкой лицо.

– Куда ж я от тебя? Я вас здесь буду ждать, молиться за вас. Вон какой домина – уютный, с камином небось.

– А как же.

– Ну вот, – устало выдохнула женщина. – А так я издергалась бы вся, что ты.

До девяти месяцев, кажется, еще недоставало, но просторное тугое пузо было уже в той самой поре, когда, явившись окружающему люду, оно неизбежно становится центром пространства, делает его округлым, хрупким, добрых мужчин делает немножко неловкими, а на молодых девушек вроде Нади нагоняет задумчивость и нервозность.

Вернулся отец, принес ей платок. Кремового цвета, с глянцевыми травлеными цветочками. Сел рядом.

– На вот, повяжи.

Надя послушно стянула кепку, сунула ее обратно в сумку, повязала на голову платок. Все же не удержалась:

– А надо ли, пап? Мы же не в храме.

– Надо, надо. Так лучше. Знаешь, пойдем к ним, чего тут отсиживаться.

– Мне, наверное, лучше уйти, да?

Отец насупился, как обиженный ребенок. Пальцы переплелись, поклевали друг дружку.

Он сказал:

– Да, Надя, наверное, так, – и еще больше помрачнел.

Она ладонью накрыла его руки:

– Проводишь? До остановки? Поболтаем еще немного. – Поднялся, следом поднялась и Надя. Вспомнила: – А сырники? Забуду ведь. – Достала из сумки перехваченный резиночкой кулек, протянула: – Лучше подогрей.

Отец взял, подержал и положил на скамейку:

– Вернусь – заберу.

Они вышли на площадку, на которой остались трое мужчин и Юленька. Остальные ушли в дом. Надя поздоровалась – со всеми, но глядя при этом на Юленьку, улыбаясь ей.

Наде ответили – сдержанными кивками. Все, кроме женщины. Та посмотрела знакомым отстраненным взглядом, и только. Без неприязни. Без симпатии.

– Отгонишь, но сначала на мойку. Да пусть мошкару с морды хорошенько смоют, – слышалось из машины. – Заправишь полбака, как было. Спидометр я отмотал уже, батя не должен хватиться.

– Где встретимся?

– Дома у себя останешься. Так Антон сказал.

Из салона “Форда”, чуть не сбив Надю с ног, выскочил юноша. Все тот же, похожий на захлопывающиеся створки, предназначенный чужакам взгляд. Надя узнала его сразу: Алексей, сын Кости Крицына. На фотографиях, висевших в комнате с овальным столом, он выглядел совсем иначе. Подумалось: прошло-то всего ничего с той затяжной воспаленной ночи, а как давно это было – да и было ли? Тогда все только казалось – настоящее настало только сейчас.

Алексей отошел на несколько шагов, позвал:

– Антон!

На него тут же прикрикнули:

– Чего орешь как оглашенный! Не в поле!

– Чего орешь? – сбежал с крыльца крупный, массивным треугольником расходящийся от бедер к плечам, Антон. Сказал Алексею: – Сейчас. – И подошел к Наде, которая уже двинулась было к выходу следом за отцом. Улыбнулся неожиданно весело: – А вы сестра Ефима?

– Да. Надя.

– Очень приятно. Я Антон.

– В гости к папе приехала, – сказала Надя и поспешила оправдаться. – У него мобильного больше нету, поэтому вот так, нагрянула без звонка.

– Извините, мы тут с дороги. Усталые. Сейчас все оклемаются и будем завтракать.

А потом можно и беседы беседовать. Вы пока во дворе побудете? Или тут прохладно?

– Да я уже уезжать собралась, – сказала Надя.

Отец парой мелких шажков подошел ближе:

– Да, уходит уже. Завтра на занятия, – смутился, вспомнив: – Или выходные же… какие занятия?

Антон удивленно поднял брови:

– Как – уезжать собралась? Степан Ильич, почему? Ефим ведь только завтра будет.

Что, и не повидаетесь?