– Он вам нравится?
– спросил Ник.

– О, я на него подписываюсь. "Нэшнл джиогрэфик" и "Физикл ревью" - вот два американских журнала, которые я регулярно читаю. Я люблю читать о чужих странах, а когда читаешь "Джиогрэфик" - будто сам путешествуешь! Если не считать Соединенных Штатов, мне больше всего хотелось бы побывать в Бразилии. Это моя давнишняя мечта - отправиться с какой-нибудь экспедицией в бразильские джунгли и там вдруг услышать голос поющей женщины.
– Он произнес это тихо и проникновенно, в то же время улыбаясь своей романтической фантазии.
– Голос все приближается, и вот выходит она, самая красивая женщина Америки, Дина Дурбин.
– В ночном мраке прозвучал его тихий смешок.
– Всю жизнь мне хотелось посмотреть Америку. Она оказалась такой, как мы ожидали, и в то же время совсем другой. Такая... такая смесь красивого и безобразного, хорошего и дурного... это было... Он взмахнул свободной рукой и закрыл глаза, не находя слов.
– Но если нам показалось, что мы приехали на Луну, то нью-йоркцы, едва узнав, что мы советские граждане, стали относиться к нам так, словно это мы приехали с Луны! Официантки, шоферы такси, служащие отеля - все были удивительно любезны! До чего нелепо, что мы с вами так долго были разъединены и теперь глазеем друг на друга, как на диковинку, - вдруг рассердился он.
– Нелепо! Просто нелепо! Глупо! Ну, довольно негодовать на историю, - закончил он, вновь улыбнувшись своей лукавой улыбкой.
– Обещайте мне, что вы приедете в Москву.

– Обещаю, - сказал Ник.

Они в последний раз горячо пожали друг другу руки и расстались.

Ник вел машину сквозь темноту, что-то тихонько напевая. Он жалел, что рядом с ним нет Мэрион, чтобы он мог рассказать ей о своем обновлении и скоротать часы до утра, когда он снова возьмется за работу с прежней страстью. Он был уверен, что не уснет, такое им владело волнение. Однако он заснул, а на следующее утро всю дорогу до института испытывал ту же светлую радость. Он чувствовал ее, пока не взялся за работу, а тогда вдруг понял, что ничего не изменилось, - он заразился страстью у другого, взял ее взаймы, а внутри по-прежнему оставалась пустота.

Два дня спустя, когда Хэншел снова зашел к нему в кабинет, Ник стоял у окна. Солнечные лучи зажигали золотые цехины в его волосах цвета слоновой кости, озаряли худое измученное лицо, но гасли в сумрачных глазах.

– Ну?
– весело спросил Хэншел, опускаясь в кресло.
– Как прошел визит русских?

– Было очень интересно, - сказал Ник.

Хэншел засмеялся.

– Ай-ай-ай! Что за ответ, да еще таким замогильным голосом? Вы с Гончаровым разобрались в ваших расхождениях?

Ник медленно покачал головой. Приговор был произнесен не только над ним, но и над всеми, кто жил, страстно любя жизнь.

– Нет, - сказал он, - мы говорили о них, но и только.

– Я не могу понять одного: почему сам факт расхождения результатов сковывает вас по рукам и ногам?
– продолжал Хэншел все с той же легкой улыбочкой, которая словно говорила, что он понимает куда больше, чем Ник ему рассказал.
– В конце концов любой эксперимент всегда дает результаты, которые хоть немного да отличаются от результатов, полученных другими. Вы показали только, что существует реальная возможность неправильности всей теории в целом. Исходите из этого, а уточнением деталей пусть занимается кто-нибудь другой.

– Вы ведь знаете, я не могу так, Леонард. Я вам уже говорил.

– Да, вы говорили, но ссылались на нелепую причину. Настоящая причина лежит гораздо глубже. И мы оба знаем это. Видите ли, я убежден, что мы с вами в одном положении.

– Не говорите так!
– потребовал Ник.
– Не смейте так говорить!

– Раз кончилось, то кончилось навсегда, - сказал Хэншел.
– Я прошел через это. Ник, я знаю.

– Прервалось на время, но не кончилось. Я не выдержал бы, если бы поверил этому.

– Послушайте, - сказал Хэншел устало, - вы говорите с человеком, который прошел через все это. Вы думаете, меня не охватил ужас, когда я впервые понял, что со мной происходит?
– Он спросил это с такой силой, что Ник вдруг догадался, какая жгучая трагедия крылась под ироническим спокойствием Хэншела.
– Но я не стал строить несбыточных планов, как вы. Я выскочил из лаборатории, захлопнул за собой дверь, запер ее и больше не возвращался - ни разу даже не позволил себе подумать о том, чтобы вернуться. О господи!
– продолжал он зло.
– Что уж такого особенного в исследовательской работе? Что за радость быть творчески мыслящим человеком? Сочинять книги, создавать картины, заниматься ли наукой - да чем угодно! Эдит права. Она была права с самого начала. Девяносто девять целых девятьсот девяносто девять тысячных процента всех людей, живших от начала времен, не имели ни малейшего представления о том, что такое новая мысль, что такое прозрение, как это бывает, когда вдруг видишь истину, которой до тебя вот так не постигал никто! И все же они живут, они преуспевают, они смеются и, вероятно, счастливы. Так какого же дьявола мы убиваем себя? Кто доказал, что это так уж важно?

– Вы же и доказываете вот сейчас, - ответил Ник.
– Послушайте себя. Стали бы вы так горячиться из-за чего-нибудь бессмысленного и ненужного?

– Обойдемся без софистики, Ник. Я старше вас и стараюсь вам помочь. Я рассказал вам об этом только потому, что вижу, как вы мучаетесь, а мой опыт мог бы пойти вам на пользу. То, что случилось с вами, рано или поздно случается со всеми. Просто что-то ломается, только и всего. Так черт с ним! Это еще не конец света.

– Да?

– Да. И если хотите знать правду, будь это хоть конец света, мне все равно плевать. Завтра или послезавтра - какая разница?
– сказал Хэншел устало.
– Мне надоело жить. Иногда у меня такое ощущение, что я не живу, а просто жду смерти. И вы чувствуете то же. Ник, или почувствуете...

– Я скажу вам, что я чувствую, - ответил Ник.
– Словно надо мной произнесен какой-то ужасный приговор, а я отказываюсь его принять.

– И вы думаете, что добьетесь его отмены?

– Меня словно придавило обвалом, и я знаю, что извне помощь прийти не может. Это ясно. Мне придется выкарабкиваться наружу самому и найти для этого силы в самом себе.

– Ну что ж, - сказал Хэншел, помолчав.
– У меня к вам есть еще одно предложение. Не обязательно Подписывать контракт на два года. Ближайшая конференция назначена на эту осень, и она продлится месяца два-три, не считая месяца подготовки. Почему бы вам не принять в ней участие вместе со мной? Попробуйте, только и всего.