Но Август Эгон приехал не утешать.

– Значит, решено.
– Эгон повернулся к Якову Александровичу.
– А, это вы? Ранены? Ну как, поправляетесь?

– Спасибо, мне лучше теперь.

– О вас спрашивал Аслан. Вам ведь известно, что мы с ним тоже друзья? Скажите, что ему передать?

– Если можно, передайте моему лучшему ученику, что я желаю лишь одного: пусть он выздоровеет скорее.

– Спасибо вам за такого ученика, - сказал Август.
– Наши врачи делают все, чтобы его спасти.

– Хочется мне его увидеть...

– Позавчера его оперировали... Ему сейчас нельзя волноваться. Не следует его тревожить.

– Он не расстроится, если увидит меня...

– Товарищ комбриг, - послышался взволнованный голос старшины батальона, который лежал через койку от Силы.
– Товарищ командир, - старшина приподнялся на постели, - вы знаете, все мои мысли там, в батальоне. Я тут места себе не нахожу, помогите выбраться отсюда!

– Да, ты настоящий старшина, - улыбнулся Август.
– Беспокойный ты человек! Ох, если бы ты знал, сколько продовольствия и одежды мы захватили!

– Товарищ комбриг! Ну, что это за наказание такое?! Там столько дел, а я здесь лежу!

– Выздоравливай, успеешь еще и поработать.

Наконец комбриг вспомнил о просьбе Якова Александровича:

– Все же попробую поговорить с врачом. Если можно, вам устроят свидание.

– Спасибо.

Через несколько минут после ухода Августа Эгона сестры милосердия провели Якова Александровича к Аслану.

И вот он рядом со своим учеником...

Аслан бледен, но большие, глубоко запавшие глаза сияют.

Учитель и ученик встретились как воины. С мягкой отеческой улыбкой глядя на Аслана, Яков Александрович думал о том, что, пожалуй, врачи напрасно так беспокоятся: Аслан непременно будет жить.

– Дорогой учитель, это третье наше свидание, - тихо заметил Аслан. Если будем живы, в следующий раз встретимся дома.

– Я верю, - улыбнулся Яков Александрович.
– Скоро увидим родные края. Война на исходе. Теперь нужно только поправляться...

– Я стараюсь. Жаль, не все от меня зависит.

– Все будет в порядке... Аслан, дорогой, здесь, рядом со мной, лежит твой боец. Он вот-вот уедет... У него хранятся твой комсомольский билет, кисет и красивый платок...

Лицо Аслана порозовело от волнения.

– Он ничего не говорил обо мне?

– Хотел заглянуть сюда, да не пустили. Я проник к тебе с помощью комбрига.

Неожиданно в палате появилась стройная русоволосая девушка. Сначала ее никто, не приметил среди вошедших сестер. Ее пристальный взгляд сразу впился в Аслана, и Яков Александрович без труда догадался: это Анита. Он переменил разговор, торопливо рассказал Аслану о том, что пришлось ему пережить за последнее время, и встал.

– Ну, выздоравливай. Я еще зайду. А вы, - обратился он к сестрам, - все же очень строги: не дали как следует побеседовать с другом...

ДРЕВНИЙ ГОРОД ТРИЕСТ

Вурдалак пропадает с первым лучом солнца.

Из сербского фольклора

Второго мая сорок пятого года ожесточенный бой закипел на улицах Триеста. К полудню партизаны очистили от противника большую часть города. Уцелевшие гитлеровские солдаты метались в панике, стремясь прорваться к лодкам. Некоторым удалось даже отчалить от берега. Но партизаны пулеметным огнем заставили их повернуть обратно. На узкой прибрежной полосе суетилось разбитое гитлеровское воинство. Никакой дисциплины и в помине не было. Невозможно было отличить солдата от лейтенанта, лейтенанта от полковника каждый думал только о себе.

По улицам города еще летали разбросанные немцами листовки-просьбы "Дайте нам свободно уйти". Никто не читал этих листовок. Партизанские роты из бригады Августа и других соединений прижимали фашистов к воде. Да и там гитлеровцам не было спасения - Адриатическое море гнало навстречу им высокие пенистые волны.

Тысячи людей из освобожденных кварталов наблюдали картину разгрома врагов. Отовсюду слышалось:

– Вон они, пробиваются к берегу.

– Вошли в воду...

– Берут доски.

– На доске недалеко уплывешь.

...Сила в тот день тяготился должностью адъютанта. Он носился в поисках "настоящего" дела. И дело такое ему подвернулось: он заметил группу солдат противника, которые пробирались боковой улицей к порту. Сила приказал бойцам, сопровождавшим его, отсечь противнику путь, а сам с ручным пулеметом поднялся на водокачку и открыл огонь сверху. Он стрелял до тех пор, пока на улицу не выплеснулся новый отряд партизан. С криком "За родной Триест!" партизаны шли в последнюю штыковую атаку.