Над нами опять прогудело несколько снарядов. Шагах в пятистах они разорвались, брызнув в небо золотым и острым огнем.

– Барбосы! По обозам!.. Прошло еще полчаса...

* * *

– Пропустить обе цепи! По дозорам не бить! Поручик Ауэ расправил плечи, вышел на дорогу и поднял роту движением руки:

– В цепь!.. Господа офицеры...

Мне казалось, ротный не командует, а беседует с кем-то, спокойно и тихо.

Мы рассыпались в цепь, одним флангом упираясь в деревню, входя другим в темную ночную степь - к югу.

Цепи 8-й роты и наступающих на нее красных шли с севера.

Минут через десять мы открыли частый огонь...

* * *

– Справа, по порядку... рассчитайсь!

– Первый.

– Второй.

– Третий.

...Утро медленно сползало с неба. Пленные красноармейцы, понуро опустив головы, стояли неровной, длинной шеренгой.

– Возьми-ка в руку.

– Да, здорово!

Под подкладкой папахи подпоручика Морозова я нащу

пал пулю.

– Тридцатый.

– Тридцать первый.

– А ну, поживей!
– Полковник Петерс, наш батальонный, торопил пленных.

– Сорок седьмой.

– Co-рок восьмой.

– Сорок восемь, господин полковник!
– крикнул с левого фланга поручик Ауэ.

Я раскуривал отсыревшую папиросу. Ругался...

– Мы мобилизованные... Приказано было, ну и стреляли,- добродушно рассказывал возле меня стоящий на фланге пленный, молодой красноармеец, с широким крестьянским лицом.- После, как патроны вышли, сдались, конечно...

– Так!..- Поручик Ауэ уже тоже подошел к пленному.- Ну, а если б не вышли, сдались бы?

– Если б не вышли, и не сдавались бы... Зачем сдаваться-то?

– Хороший солдат будет!
– сказал ротный.- А ну, подождите...

Через минуту он вновь вернулся.

– Этого, подпоручик Морозов, возьмете в первый взвод. Хороший будет солдат!..

Над шеренгой пленных бежал дымок. Пленные курили.

Но вот из-за строенья с содранной крышей показались всадники. К пленным подъезжал полковник Туркул.

– Идем!
– сказал мне подпоручик Морозов.- Сейчас расправа начнется...

Под ногами коня Туркула прыгал и кружился бульдог. С его выгнутой наружу губы болталась застывшая слюна. Бульдог хрипло дышал.

– Ах, сук-к-кины!..- пробежал мимо нас штабс-капитан Карнаоппулло.Ах, сук-к-кины, как стреляли!.. Сейчас мы... Сейчас вот!.. Эй, ребята, кто со мной?..

За штабс-капитаном побежал Свечников.

* * *

Мы шли к ротному обозу,- за винтовкой пленному красноармейцу.

– Как звать тебя, земляк?
– спросил его подпоручик Морозов.

– Горшков,- ответил тот, как-то густо и с ударением произнося букву "о".

– Ярославский?

– Ярославский, так точно!
– И, взглянув на нас, красноармеец чему-то радостно улыбнулся.

А за спиной уже раздались первые выстрелы. Бульдог радостно залаял, и вслед за ним кто-то загоготал, тоже как бульдог, коротко и радостно.

Красноармеец обернулся и вдруг, остановившись, поднял на нас задрожавшие под ресницами глаза.

– Товарищи!.. Пошто злобитесь?.. Товарищи!.. Выстрелы за нами гулко подпрыгивали.

– Холодно!..- не отвечая Горшкову, тихо сказал мне подпоручик Морозов. Зубы его стучали.

А в лицо нам светило солнце, ветер давно уже стих, и было тепло, как весною.

Деревни, степь... и опять степь, степь, деревни...

– Ничего! Скоро вечер... Отдохнем.

– Ты, черт жженый! Это вечером-то?..

– Не робей!.. Говорят, ребята уже и за санями посланы... Поедем скоро.

– Полагалось бы!.. Не ровен час, окружат нас красные...

Перед ротами гнали пленных. Было их уже не сорок восемь,- всего двадцать девять...

Почти раздетые, без сапог, они шли, высоко подымая замерзшие ноги, то и дело озираясь на штабс-капитана Карнаоппулло и Свечникова, идущих с ними рядом.

...Деревни... Степь... И опять степь, степь, деревни...

От боев мы уклонялись. Очевидно, боялись отстать от общего фронта.

Однажды под утро, когда сон сбивал шаг и, раскачиваясь на плечевых ремнях, звенели штык о штык винтовки, с юга, оттуда, где шли наши дозоры, вновь хлестнуло вдруг низким огнем звонкой шрапнели, и сразу, со всех четырех снежных сторон, обхватила нас частая и сухая ружейная пальба.