...Ребята шумели потом весь день. И, конечно, не выбор между скатертью и клеенкой волновал их: впервые за всю историю дома в Березовой поляне кто-то осмелился перечить Королю! Судя по всему, прежде он был полновластным хозяином, и даже старшие и наиболее крепкие ребята - Жуков, Стеклов, Подсолнушкин - избегали столкновений с ним. С тех пор как возникли отряды, владения Короля сузились - их ограничивали теперь рамки третьего отряда. В самом отряде он считался только с Плетневым и Разумовым. На остальных покрикивал и помыкал ими без стеснения. Ребята относились к нему почтительно. Иной раз в разгар игры они искренне забывали, что я старше, что я заведующий, и в азарте выбивали мяч у меня из рук, но о Короле они не забывали ни на минуту. Какой-нибудь Володин в упорной, самозабвенной борьбе, чуть ли не головой рискуя, завладевал мячом, но тут же выпускал его, стоило Королю протянуть руку. Они все увядали и ходили притихшие, когда он был не в духе, и тотчас веселели, как только его величество приходил в хорошее настроение.

И все-таки мне нравился Король. Прежде всего он не был равнодушным. Решительно все занимало его, все дела нашего дома имели к нему самое прямое отношение и находили в нем горячего и заинтересованного участника. Раскидывали ли мы забор, дежурил ли его отряд ночью по дому, распределяли ли мы тумбочки по спальням - все касалось его, лично его, Короля. При этом у него было хорошо развито чувство юмора, которое я очень ценю; он отлично подмечал смешное и умел посмеяться чужой шутке, лишь бы она не была направлена против него самого. При виде Стеклова он начинал вести себя, как встревоженная наседка, - метался, озирался, взывал: "Цып-цып!" В этом не было внешнего сходства с Сергеем - он как раз всегда держался на удивление спокойно и ровно, - но было очень точно выражено его отношение к малышам, и редко кто мог без смеха смотреть на это представление.

С Коршуновым Король обычно разговаривал в его же истерической манере ("А что? А чего? Уйду! Не буду!") - и тот старался поскорее убраться восвояси.

К Жукову Король относился настороженно, даже ревниво. "Ерунда!" сказал он о фанерном буржуе, и члены его отряда не осмеливались принимать участие в полюбившейся всем забаве, а только с завистью наблюдали за игрой издали. "Детские игрушки!" - отозвался он о меню, которое стал вывешивать первый отряд, и ребята из третьего отряда, входя в столовую, не решались остановиться у двери и поглядеть, чем же сегодня кормят: что-что, а настроение своего командира они улавливали мгновенно и безошибочно.

Жуков мог, конечно, вывесить любую скатерть - все они были достаточно грязны, - но он взял скатерть именно с королёвского стола, хотя, конечно, и сам он и все в его отряде понимали, что идут в наступление.

После обеда и вплоть до вечера Король не попадался мне на глаза. Его не было ни в спальне, ни в клубе, не видел я его и во дворе и в парке. Но я не сомневался: он придет и разговор у нас будет. У нас уже установились свои личные отношения. Недаром мы распиливали толстое бревно, придирчиво присматриваясь - насколько вынослив и упорен другой. Недаром ехали вдвоем в полутемном вагоне встречать Галю с детьми. Это Король принес мне телеграмму об их приезде, он помог привезти Костика и Лену в Березовую, он был первым из ребят, с кем мои малыши познакомились и подружились. Я сидел над какими-то счетами, когда в дверь постучали.

–  Войдите! - сказал я, не поднимая головы.

Король вошел и остановился у стола.

–  Садись, - предложил я.

–  Садиться-то незачем, - ответил он угрюмо, но все-таки опустился на стул. - Садиться, в общем, незачем...

–  Что так?

–  Я пришел проститься, Семен Афанасьевич.

–  Проститься? Куда же ты собрался?

–  Ухожу из детдома.

–  Куда?

–  Насовсем.

–  Я спрашиваю: куда?

–  Куда глаза глядят. Мало ли дорог!

–  Дорог много, это верно. А почему же ты надумал уходить?

–  Будто не знаете...

–  Не знаю.

Король посмотрел на меня в упор. "Зачем кривишь душой? Не совестно тебе?" - прочел я в этом взгляде. Вздохнув, он отвернулся.

–  Ну, если не знаете - пожалуйста: не хочу, чтоб надо мной издевались. Надоело.

–  Кто же над тобой издевается?

–  Да что вы, Семен Афанасьевич! - вскипел Король. - В насмешку, что ли? А скатерть-то вывесили - это что, не издевательство?

–  Ну, если это издевательство, тогда у нас все должны разбежаться. Ты, например, Стеклову проходу не даешь, прозвал его Клушкой, однако он не уходит. И не обижается.

–  Меня со скатертью перед всеми осрамили!

–  А ты ребят срамишь в одиночку? Тоже перед всеми.

–  Я не срамлю. Я просто смеюсь.

–  Вот и над тобой просто посмеялись.

–  Ну, как хотите, Семен Афанасьевич. Может, вы и правильно говорите. Только я не хочу, чтоб всякий там Санька надо мной свою власть показывал. Я пойду.

Он сидел, опустив плечи, угрюмо глядел мимо меня в окно. Лампа под зеленым абажуром освещала его лицо, оставляя комнату в полутьме. Огонек лампы отражался в его глазах, которые сейчас казались совсем янтарными. Помолчали.

–  Вот что, Дмитрий, - негромко заговорил я. - Ты знаешь, силой я никого не держу. И тебя держать не стану. Но одно я тебе скажу: так друзья не поступают.

Он быстро взглянул на меня и снова отвел глаза.

–  Так друзья не поступают. Ты знаешь, что здесь было. И знаешь, как трудно добиться, чтоб ребята стали жить по-человечески, чтоб стали они людьми. Чтоб наш дом из самого поганого, на который все пальцем показывают, стал самым хорошим. Ты знаешь: если бы не ты, не Стеклов, не Жуков, было бы во сто раз трудней. Вы поняли, помогли, стали рядом, как друзья, как товарищи. Думаешь, я и Алексей Саввич, все мы, воспитатели, этого не понимаем, не ценим? А теперь, на полдороге... нет, какое на полдороге - в самом начале пути, когда все трудное еще впереди, ты говоришь: ухожу. Уходи. Я тебя удерживать не стану. Друзей не держат, не упрашивают, они сами приходят и сами остаются.