Шрифт:
– Ничего, - провозглашал он, размахивая руками.– Вы не на того напали! Я тоже кусаться умею! Я вам еще покажу!
И опять закладывал руки за спину, и опять быстро-быстро ходил из угла в угол. Вдруг выскочил из комнаты:
– Где машина?
– Ушла в гараж.– Закуривая "беломор", Аглая нервно ломала спички.
– Звони Мотьке, пусть гонит сюда.
– Да что случилось-то?
– Ничего не случилось. Звони, тебе говорят!
– Если ты позволяешь себе так говорить с женой, - вскипела Аглая, то сам и звони.
Ревкин остановился и посмотрел на Аглаю. Он посмотрел на нее тем беспощадным взглядом, каким смотрел только на врагов народа.
– Товарищ Ревкина, - сказал он тихо, но отчетливо.– Я тебе не как муж, а как твой партийный руководитель приказываю...
Аглая кинулась к телефону. Моти в гараже не оказалось, сказали, что она в чайной. А в чайной не было телефона. Аглая послала в чайную сына Владилена, а сама, куря папиросу, ходила под дверью мужниной комнаты.
Наконец явились Владилен с Мотей. Машина стояла у калитки. Аглая постучала кулаком в дверь мужа. Тот выскочил и бегом к машине. Мотя и Аглая за ним. Пока они бежали, Ревкин уже нетерпеливо ерзал на правом сиденье.
– Давай быстро!– прикрикнул он на Мотю.
Нервность его передалась Моте, она долго не могла попасть ключом в замок зажигания. Аглая забежала справа, открыла дверцу.
– Андрей, ты как жене скажи мне, куда ты?
– В обком!– сказал он, вырвав у нее и захлопнув дверцу.
Машина с места рванула и понеслась, плюхаясь в лужи, окатывая брызгами случайных прохожих.
4
Дорога была длинная. Она убаюкивала. Через полчаса Рев-кин сидел уже в своей обычной величественной позе и, поглядывая по сторонам, спокойно взвешивал шансы.
"Вы, Идиот Идиотович, - мысленно обращался Ревкин к далекому Федоту Федотовичу Фигурину, - кажется, немного ошиблись. В погоне за дешевой популярностью вы решили половить рыбку в мутной воде".
Ревкин понимал, что Миляга как таковой вряд ли всерьез интересовал Фигурина, который просто искал предлог для замены руководства района своими людьми. Но Фигу-рин переоценивал свои силы. Он не знал, что у Ревкина в области есть рука - сам Петр Терентьевич Худобченко, с которым у Ревкина старые связи. В двадцать пятом году вместе учились на рабфаке. И тогда Худобченко дал ему рекомендацию в партию. Вместе проводили коллективизацию...
– Мы еще посмотрим, чья возьмет, - сказал Ревкин вслух.
– Что?– спросила Мотя.
– Ничего, это я сам с собой. Заговариваться начал.– Он улыбнулся. К нему возвращалось не то чтобы хорошее, но обычное деловое настроение. Он даже стал поглядывать по сторонам.
Старуха в лаптях и с мешком на спине тащилась, согнувшись, по обочине в город.
– А ну-ка останови!– приказал Ревкин. Мотя затормозила. Ревкин откинул дверцу.
– Куда, бабуля, путь держишь?
– В город, милок, в город, - заулыбалась бабуля доверчиво.
– На базар, что ли?
– Не на базар. Дочке гороху несу. Муж на фронте, а сама с двумя робятами голодует больно.
– Ну, ладно, - сказал Ревкин и закрыл дверцу.
Машина тронулась дальше. Ревкин ехал и думал об оставшейся сзади старухе. "Вот ведь, - думал он, - до чего ж наш народ самоотвержен. У самой небось последнее, а несет дочери в такую даль. Вот что значит наш народ. С таким народом, как не победить..." Он до слез растрогался. Не столько от любви к народу, сколько от своих светлых мыслей.
5
Своего друга Ревкин в обкоме не застал. Только что уехал домой, сказали ему.
Так даже лучше, подумал Ревкин и поехал искать Худоб-ченко дома.
Петр Терентьевич жил недалеко от обкома, в старинном особняке, обнесенном каменным забором и охраняемом специальным нарядом милиции. Оставив машину возле зеленых ворот, Ревкин прошел через проходную. Его здесь знали и пропустили. Не спросил документов и швейцар, дежуривший у парадного входа.
– Они обедают, - сказал швейцар и улыбнулся Ревки-ну, как своему.
– Андрюшка!– услышал Ревкин радостный голос.
Он поднял глаза и увидел жену Худобченко, смазливую и упитанную дамочку, которую официально звали Пара-сковья Никитовна, в узком кругу своих просто Параска. Она стояла на верхней ступени мраморной лестницы.
– Заходь, заходь, - сказала она.– А мы як раз обидать собрались. Скидай свий макинтош и поняй у столовку, там твий дружок сидить, ковыряе у носи.
Подождав, пока Ревкин поднимется, она привела его в помещение, которое называла столовкой. Это был большой зал с узорным паркетом, дорогими люстрами и гардинами. У окон стояли в кадках фикусы и пальмы, на стенах висели охотничьи пейзажи и среди них портреты Ленина и Сталина. Хозяин дома сидел за огромным столом, предназначенным, очевидно, для больших приемов, и потому сам казался маленьким.