– Ничего, - провозглашал он, размахивая руками.
– Вы не на того напали! Я тоже кусаться умею! Я вам еще покажу!

И опять закладывал руки за спину, и опять быстро-быстро ходил из угла в угол. Вдруг выскочил из комнаты:

– Где машина?

– Ушла в гараж.
– Закуривая "беломор", Аглая нервно ломала спички.

– Звони Мотьке, пусть гонит сюда.

– Да что случилось-то?

– Ничего не случилось. Звони, тебе говорят!

– Если ты позволяешь себе так говорить с женой, - вскипела Аглая, то сам и звони.

Ревкин остановился и посмотрел на Аглаю. Он посмотрел на нее тем беспощадным взглядом, каким смотрел только на врагов народа.

– Товарищ Ревкина, - сказал он тихо, но отчетливо.
– Я тебе не как муж, а как твой партийный руководитель приказываю...

Аглая кинулась к телефону. Моти в гараже не оказалось, сказали, что она в чайной. А в чайной не было телефона. Аглая послала в чайную сына Владилена, а сама, куря папиросу, ходила под дверью мужниной комнаты.

Наконец явились Владилен с Мотей. Машина стояла у калитки. Аглая постучала кулаком в дверь мужа. Тот выскочил и бегом к машине. Мотя и Аглая за ним. Пока они бежали, Ревкин уже нетерпеливо ерзал на правом сиденье.

– Давай быстро!
– прикрикнул он на Мотю.

Нервность его передалась Моте, она долго не могла попасть ключом в замок зажигания. Аглая забежала справа, открыла дверцу.

– Андрей, ты как жене скажи мне, куда ты?

– В обком!
– сказал он, вырвав у нее и захлопнув дверцу.

Машина с места рванула и понеслась, плюхаясь в лужи, окатывая брызгами случайных прохожих.

4

Дорога была длинная. Она убаюкивала. Через полчаса Рев-кин сидел уже в своей обычной величественной позе и, поглядывая по сторонам, спокойно взвешивал шансы.

"Вы, Идиот Идиотович, - мысленно обращался Ревкин к далекому Федоту Федотовичу Фигурину, - кажется, немного ошиблись. В погоне за дешевой популярностью вы решили половить рыбку в мутной воде".

Ревкин понимал, что Миляга как таковой вряд ли всерьез интересовал Фигурина, который просто искал предлог для замены руководства района своими людьми. Но Фигу-рин переоценивал свои силы. Он не знал, что у Ревкина в области есть рука - сам Петр Терентьевич Худобченко, с которым у Ревкина старые связи. В двадцать пятом году вместе учились на рабфаке. И тогда Худобченко дал ему рекомендацию в партию. Вместе проводили коллективизацию...

– Мы еще посмотрим, чья возьмет, - сказал Ревкин вслух.

– Что?
– спросила Мотя.

– Ничего, это я сам с собой. Заговариваться начал.
– Он улыбнулся. К нему возвращалось не то чтобы хорошее, но обычное деловое настроение. Он даже стал поглядывать по сторонам.

Старуха в лаптях и с мешком на спине тащилась, согнувшись, по обочине в город.

– А ну-ка останови!
– приказал Ревкин. Мотя затормозила. Ревкин откинул дверцу.

– Куда, бабуля, путь держишь?

– В город, милок, в город, - заулыбалась бабуля доверчиво.

– На базар, что ли?

– Не на базар. Дочке гороху несу. Муж на фронте, а сама с двумя робятами голодует больно.

– Ну, ладно, - сказал Ревкин и закрыл дверцу.

Машина тронулась дальше. Ревкин ехал и думал об оставшейся сзади старухе. "Вот ведь, - думал он, - до чего ж наш народ самоотвержен. У самой небось последнее, а несет дочери в такую даль. Вот что значит наш народ. С таким народом, как не победить..." Он до слез растрогался. Не столько от любви к народу, сколько от своих светлых мыслей.

5

Своего друга Ревкин в обкоме не застал. Только что уехал домой, сказали ему.

Так даже лучше, подумал Ревкин и поехал искать Худоб-ченко дома.

Петр Терентьевич жил недалеко от обкома, в старинном особняке, обнесенном каменным забором и охраняемом специальным нарядом милиции. Оставив машину возле зеленых ворот, Ревкин прошел через проходную. Его здесь знали и пропустили. Не спросил документов и швейцар, дежуривший у парадного входа.

– Они обедают, - сказал швейцар и улыбнулся Ревки-ну, как своему.

– Андрюшка!
– услышал Ревкин радостный голос.

Он поднял глаза и увидел жену Худобченко, смазливую и упитанную дамочку, которую официально звали Пара-сковья Никитовна, в узком кругу своих просто Параска. Она стояла на верхней ступени мраморной лестницы.

– Заходь, заходь, - сказала она.
– А мы як раз обидать собрались. Скидай свий макинтош и поняй у столовку, там твий дружок сидить, ковыряе у носи.

Подождав, пока Ревкин поднимется, она привела его в помещение, которое называла столовкой. Это был большой зал с узорным паркетом, дорогими люстрами и гардинами. У окон стояли в кадках фикусы и пальмы, на стенах висели охотничьи пейзажи и среди них портреты Ленина и Сталина. Хозяин дома сидел за огромным столом, предназначенным, очевидно, для больших приемов, и потому сам казался маленьким.