– Вот вам и ответ, где Полина! – многозначительно произнес Вишняков. – Она где-то тут, поблизости… Она исчезла, придумав убийство своей сестры, для того чтобы продолжать беспрепятственно опекать вас, Михаэль. Да вы – счастливый человек, раз вас так любят женщины!

Наши отношения становились все менее официальными. Лев Григорьевич был мне все более симпатичен, даже больше, чем агрессивно настроенный Павел. Но я знал своего брата, знал, что это пройдет и он снова будет защищать меня и находить аргументы в мою пользу.

Я включил электрический чайник, достал жестяную банку с чаем. Павел открыл буфет, по-хозяйски разрезал и разложил куски еще теплого пирога на тарелку.

– Может, вы напрасно бросили Полину? – попытался пошутить Лев Григорьевич. – Вкусно необыкновенно!

– А по-моему, она сошла с ума, – вдруг сказал Павел. – Вы только представьте себе, что должна испытывать женщина, которая, убив любовницу (как она считала) своего бывшего мужа, придумывает совершенно дичайшую историю с убийством собственной сестры. Она спятила. Ты уж извини, Михаэль. Разве она не понимала, что выяснить, жива ли ее сестра и не совершено ли в Хвалынске зверское убийство, можно элементарно, буквально за пять минут… На что она надеялась?

– Знать бы… – Я и сам порядком запутался в поступках своей бывшей жены.

Мы уже доедали пирог, когда Вишнякову позвонили. Он осторожно поставил чашку с недопитым чаем на блюдце и весь обратился в слух. Лицо его принимало выражение полного непонимания. Он даже пытался как будто бы что-то произнести, возразить, но слова так и оставались невысказанными, застрявшими в горле… Наконец он надул щеки, выпустил воздух и, вращая округлившимися глазами, повернулся в мою сторону и спросил в трубку:

– Ошибки быть не может? Ясно. Хорошо, до связи. – И, обращаясь уже ко мне: – Полина… Ее машина… Ее нашли примерно в двадцати километрах отсюда, на трассе. Ваша бывшая жена, Михаэль… она застрелилась, – он словно извинялся.

– Да нет… Это ошибка! – воскликнул я. – Мы же только что ели пирог, который она принесла! Вы, Лев Григорьевич, еще сказали, что она где-то тут, поблизости…

– Ну, я так предположил. Слышал звук удаляющихся шагов. Но догонять не стал – это бессмысленно.

– Но ведь этот пирог не Полинин… – вдруг до меня дошло, и перед глазами вновь возникла тень Лоры, кутающейся в шаль. – Это рецепт Лоры. Это она кормила меня таким пирогом. Вы поверьте мне, я люблю поесть и разбираюсь в еде. Полина может приготовить курицу. Хотя стоп. Точно такую же курицу я ел и у Лоры.

– Михаэль, чем сейчас занята твоя голова?! Неужели у тебя так сильно развит инстинкт самосохранения, что ты вместо того, чтобы осознать, что Полина застрелилась, думаешь о том, каким образом приготовлена курица?!

– Дело не в эгоизме. Если бы не эта кошмарная история со смертью Лоры, то я подумал бы, что и курицу и пирог приготовила именно она.

– А у вашей Лоры не могло быть случайно сестры-близнеца? – вполне серьезно поинтересовался Вишняков. – Как вам ход моих мыслей?

– Вы шутите… – Я почувствовал, что бледнею. Мне стало нехорошо, даже голова закружилась.

– Павел, мне все это не почудилось? Полина застрелилась? – Я избегал смотреть на Вишнякова, поскольку заранее знал ответ.

– Да. При ней обнаружены документы. Хотя вам, конечно же, придется поехать на опознание, Михаэль. Вот черт, надо же, какая история вырисовывается!

– Получается, что она убила Лору, а потом, мучимая угрызениями совести или вообще – кошмарами, – рассуждал Павел, – решила уйти из жизни сама. Я где-то читал, что не все убийцы чувствуют себя комфортно после того, что сотворили. Она – чувствительная женщина.

– Она была здесь, принесла этот пирог… – Мне подумалось, что от таких известий меня может и стошнить этим предсмертным ее пирогом. – Мы не успели его доесть, как узнали о том, что она застрелилась. А может, ее застрелили?

– Может, – Вишняков сложил руки на брюшке. – Разное, знаете ли, бывает.

Он был спокоен, иначе и быть не могло – у него работа такая. А он – профессионал.

– Подождите, как же это он, Михаэль, я имею в виду, может поехать на опознание, если он находится в розыске? – вдруг вспомнил Павел. – Давайте уж я. Как-никак бывший родственник. Я отлично знал Полину.

И они уехали. А я остался. В голове моей сначала роились самые разные мысли, я просто отяжелел от них и не знал, что мне делать, чтобы не свихнуться… А потом неожиданно голова моя стала пустой, до звона в ушах. Я перестал о чем-либо думать. Смахнул крошки со стола, вымыл тарелку из-под пирога, чашки, выключил свет на кухне, вошел в спальню, включил телевизор и лег. С экрана улыбалась неунывающая Миу-Миу, шел старый французский фильм о людях, вальсирующих по жизни и получающих от этого наслаждение. Я так не умел, и единственной моей радостью за последние годы были часы, проведенные в грязненькой квартирке Ступниковых. Не извращенец ли я? Постоянно оправдываясь тем, что я собираю материал для романа, я на самом деле, вместо того чтобы жить и действовать, лишь подсматривал, осуждал, наблюдал и снова осуждал, удивлялся, злился, но все равно оставался лишь наблюдателем. Я не оценил любящую меня высокой чистой любовью Полину и сгубил ее. Я оказался слепцом и не разглядел в молоденькой легкомысленной соседке влюбленную в меня страстную, романтичную и глубоко несчастную Лору. Мне не было прощения! Я вдруг вспомнил высказывание одного моего приятеля, даже скорее совет, который он мне дал однажды, когда мы прогуливались с ним по набережной, и он, семейный человек, вдруг признался мне, что ему мало одной жизни, что он хотел бы прожить несколько, и что у него есть еще одна, тайная жена, и что он, опять же таки в тайне от обеих, купил лодку и снасти, чтобы удить рыбу на заливе, в своем, секретном месте, и еще у него есть голубятня, без которой он не может жить, и дача…