– Слово, гетман!

Мы обнялись, поцеловались, на том и конец разговору. Когда Самийло, проводив Кривоноса, возвратился в шатер, я прикрикнул на него:

– Почему молчал?

– А что я должен был говорить?

– Помог бы мне убедить.

– Нужно было звать отца Федора для уговоров. А я - только записываю все.

– Что твои атраменты, когда смерть пишет кровью!

– Иногда атраменты прочнее и самой крови, гетман.

Под вечер мы обменялись заложниками. На узеньком промежутке между двумя шанцами сошлись две живописные группы воинов - с нашей стороны Кривонос и Крыса с несколькими подпомощниками и вестовыми, с шляхетской - судья войсковой Стефан Чарнецкий и полковник Сапега, из рода литовских магнатов. Сапега, кажется, и по-польски не умел как следует разговаривать, поэтому нужно было с ним общаться по-латыни, зато пан Чарнецкий, имея маетности на Черниговщине, знал и украинский, хотя морщился от нашей речи, как от диких кислиц.

Но я не очень-то и обременял высокородное панство своей речью и своими требованиями: велел пригласить их в шатер, где уже был приготовлен стол с хорошими напитками и закусками, хотя и не пышными, зато сытными, так что даже унылый Чарнецкий не удержался:

– Богато живешь, пане Хмельницкий!

– Живем - как воюем, - ответил я.

Сапега молча бегал глазами по неказистой обстановке моего шатра, по простому столу, строганым деревянным скамьям, простой посуде, потом посмотрел на меня, но не зацепился оком ни на чем: не было на мне ни дорогой одежды, ни драгоценного оружия, - простой казак и никакой не гетман. Да я же понимал, что гетманом паны не назовут меня, даже если я буду весь в золоте, потому нарочно дразнил их своей будничностью. Чарнецкий снова не удержался от шпильки:

– Обычай ваш вроде бы воспрещает в походе употреблять крепкие напитки?

– Не вроде, пане Чарнецкий, а под угрозой казни: что в горло вольешь горлом и поплатишься!

– Так как же это?
– указал он на столы с графинами и сулеями.

– А это уже не наше.

– Чье же?

– Панское, прошу пана полковника. Когда шляхетский обоз переехал к нам, тогда и привез все панское добро. Огневого припаса там малость, а уж питья всякого - хоть залейся!

– Это здрайцы!
– взвизгнул Чарнецкий.

Я засмеялся.

– Гей, пане Чарнецкий, оставь свой гнев! Это учтивые люди, если заблаговременно позаботились, чтобы не драло у тебя в горле, когда окажешься у меня в гостях.

– Какие мы гости? Мы - заложники милитарные!
– крикнул Чарнецкий.

– В моем шатре - гости. Так что прошу к столу, панове, да выпьем за здоровье его мосци короля Речи Посполитой Владислава, который всегда был благосклонен к казакам и под хоругвью которого мы выступаем.

– Пусть бы пан Хмельницкий не трогал королевских хоругвей, - подал голос Сапега.

– Так панство выпьет за здоровье его величества короля?
– спросил я.

Пришлось пить, глотая обиду и гнев. Тогда я выпил за здоровье Чарнецкого и Сапеги, за каждого в отдельности. Когда же Чарнецкий, удивленный тем, почему я не веду речи о том, что их более всего тревожит, попытался начать переговоры, я перевел на свое, пригласив их выпить за здоровье канцлера Оссолинского, мужа мудрого и справедливого. Чарнецкий даже рот разинул, чтобы бросить какие-то презрительные слова по адресу ненавистного шляхте Оссолинского, но вовремя вспомнил, что здесь сидит магнат литовский, и молча опрокинул чарку, еще и добавил:

– Маловаты чарки у пана, запорожцы же из целых коряков пьют.

– А это потому, что мы сегодня должны пить за многих знатных людей, объяснил я, - может, еще и до самого папы римского допьемся.

– Пан, вы же схизмат!

– Ну и что? Разве достоинства зависят от веры? Я привык ценить их даже у врагов. Так же как за волю народа своего бьюсь под королевскими хоругвями.

– Пусть бы пан не трогал этих хоругвей!

– Почему же? Мне мало еще и тех, которые имею. Теперь хочу, чтобы панове региментари отдали мне все королевские хоругви.

– Никогда!
– топнул ногой Чарнецкий.
– До скончания века пан того не получит!

– Тогда панству тоже придется здесь сидеть до скончания века, спокойно сказал я.
– Так что, выпьем, чтоб дома не журились?

– Какие же еще условия ставит нам пан?
– сгорал от нетерпения Чарнецкий.

– Еще не слышал ваших.

– Мы требуем от всего вашего своевольства да гультяйства расступиться, чтобы мы спокойно возвратились в Крылов!

– А теперь хватит, пане добродей, пусть панство забудет о требованиях и домогательствах. Теперь все изменилось. Казаки вон смеются: "Скачи, враже, как Хмель скажет". Вот давайте лучше выпьем, да пусть панство отдохнет, а завтра я уже и скажу все, что надо.

– Разве пан уже не сказал про хоругви?
– удивился Сапега.

– Хоругви - это лишь признак вашего поражения.

– Унижения!
– крикнул Чарнецкий.

– Браво, пане полковник! Слово найдено. В самом деле: поражения и унижения. Разве я заставлял панство так упорно идти к своему поражению и унижению? А уж коли пришли и дошли, то надо дать убедительное доказательство. И самые неопровержимые доказательства - мертвые воины. Но я не хочу проливать кровь. Воины всегда невинны, а их вынуждают расплачиваться за чужие грехи. Не хочу такой платы.