– Как пан смеет так молвить!
– закричал Чарнецкий.
– Чтобы перед этим своевольством цвет народа польского склонял головы?

– Не будем говорить о народе, пане зацный, - тяжко взглянул я на него.
– Потому что и вы хотели побить меня руками моего же народа, да и среди моего войска можно насчитать немало тех, кто вчера еще считал себя поляком, а кто еще и сегодня поляк, и еще неизвестно, кто из них настоящий поляк они или пан полковник, который использует слова не к месту, забыв, где он, что он и кто перед ним. Я не из бумаги вырезанный человечек, пане Чарнецкий! И хотя сказал уже достаточно тут, под Желтыми Водами, но далеко не все, что должен сказать. Панству я советовал бы слушать обоими ушами. А теперь - жаль говорить!

Послали к Потоцкому и Шемберку. Те, как и Чарнецкий с Сапегой, не приняли моих условий. Словно насмехаясь, выгнали из своего лагеря всех драгунских коней, все равно ведь драгуны бежали с Кривоносом. Но мы видели, что это только панский гонор, ибо в лагере уже не оставалось и горсти паши и уже третий день шляхта была отрезана от воды. Пили из луж, оставшихся после дождя, потом копали мокрую глину и сосали ее, чтобы хоть чуточку утолить жажду. Я еще раз послал к региментарям их же пленных, повторив свое требование.

Снова морочили мне голову Чарнецкий и Сапега, и снова я выпивал за их здоровье, а им кусок в рот не лез, на свет божий смотреть не хотелось. Чарнецкий упорно выторговывал для шляхты оружие.

– Можем сложить хоругви и сдать армату, но как же можно оружие! В этих диких степях человек без оружия все равно что голый среди волков.

– Никто не звал панство в эти степи, - терпеливо объяснял я вельможным.

– Но ведь пан Хмельницкий рыцарь, - неумело льстил мне Чарнецкий, а сам скисал, будто квас.
– Может ли он допустить, чтобы рыцарство польское осталось без белого оружия? Оружия, которым предки наши тысячи лет защищали свои вольности.

– Пока защищали, были в самом деле рыцарями, а стали зариться на вольности чужие - как теперь вас назвать? Мелкими грабителями? А грабителю не следует давать нож в руки. Да уж ладно. Оставим вам белое оружие, можете брать и возы, которые остались в лагере, но коней всех отдать!

– И что - шляхтичи уродзоные должны катить возы, как быдло?
– подскочил Чарнецкий.

– Пускай не катят.

– Но ведь тут перехода на неделю и нужен провиант для войска, - нашел наконец отдушину для своей латыни Сапега.

– Пускай несут харчи в торбах, как казаки, - посоветовал я.

– А когда придется обороняться?
– не унимался Чарнецкий.
– Без возов в степи не построишь лагерь, когда налетит орда. Или пан Хмельницкий оградит нас от орды?

– Вы воюете со мной, я веду переговоры с вами. Орды тут не было.

– Но она присутствует!

– Вполне возможно. И даже недалеко. Как говорится: без лагеря плохо, а с лагерем есть реки-потоки...

– Пан Хмельницкий знает, кто пан есть?
– не скрывая ненависти, сказал Чарнецкий.
– Пан есть лев и лис, орел и змей в одном лице.

– Хорошо хоть льва и орла признал во мне пан полковник, - сказал я ему тоже без приязни.
– Да и то только потому, что панство в лыках сидит. А так для меня и лису и змею пожалели бы. Но не беда! Завтра с утра казаки мои забирают арматы, хоругви и огнестрельное оружие - и панство свободно может гулять. И еще пусть панство запомнит, что не требую присяг, как когда-то от нас требовали ваши коронные гетманы, срубая головы казацкие: "На это присягаем, подняв руки к небу, и на вечную и несмертельную память как о той каре нашей, так и о милосердии, над нами проявленном".

(Так я обменял Чарнецкого на армату и клейноды, чтобы через десяток с лишним лет он ворвался в Субботов и разбросал мои кости. А может, это и не мои кости были в Ильинской церкви субботовской, по которым топтался шляхетский сапог? Жаль говорить загодя. Как это сказано у Вергилия: "exoriare aliguis nostris et ossis ultor" - "пусть из костей наших родится грядущий мститель".)

Двух довереннейших людей имел я рядом с собой. Одного для мысли, другого - для чина. Первого, Самийла, до поры до времени незачем было мне тревожить, а другого, Демка Лисовца, еще с вечера стал снаряжать на Чигирин. Дал ему чигиринскую сотню казаков, сказал:

– Если и сидит там еще какая-нибудь шляхта, выбить из замка, Чаплинского держать в той же самой яме, в которой он держал среди злодеев меня. Пани Раину и ее дочь Матрону, псевдо-Чаплинскую, попроси перейти в мою сотницкую хату, помоги устроиться. Детей моих забери у добрых людей сам. Прибуду следом за вами. Пани Матроне с почтением вручи мое гетманское письмо.

Дал ему свиток с красными гетманскими печатями. Еще одно мое письмо без ответа. Может, последнее?

"Зов мой и кров мой! Матрононька!