Шрифт:
– Проходи!
– И мотнул ножнами в сторону: резко и приказательно. Проходи, говорю, - вполголоса рыкнул городовой.
Говор у ворот заглох. Башкин стоял, глядел в глаза городовому, сжимал в кармане носовой платок.
– Пшел!
– крикнул в голос городовой и толкнул Башкина в плечо. Башкин споткнулся.
– Как вы смеете!
– А, ты еще рассказывать, твою в кости бабушку, - городовой поймал его за рукав, шагнул к воротам, как со щенком на веревке, и от кучки народу отстал дворник, он взял Башкина у локтя.
– Веди!
– зло сказал городовой, и Башкин весь хлестнулся вперед и крикнул от боли меж лопаток.
– А!!!
– Молчи, молчи, ты!
– хрипло шептал дворник.
– Молчи лучше, а то целый не будешь.
Он вел его по мостовой быстрым шагом мимо темных домов, и пугливый свет мелькал в щелках окон.
Выл где-то холодным воем фабричный гудок, долго, без остановки, как от боли.
2-73
В УЧАСТКЕ за деревянным барьером - Виктор. В фуражке, в шинели, поверх шинели натуго пояс, ременный кушак, на кушаке кобура - в нем грузным камешком револьвер, две обоймы патронов. И шашку Виктор все время чувствовал у ноги. Слушал голоса и шепот. Ведут, ведут. Глухой топот по грязной мостовой. Вдруг крик: "Стой, стой, держи!" - залился свисток, и быстрый топот, дальше, дальше и дальше, свисток и крик... захлебнулся, и снова вскрик дикий и захлопнулся.
– Поймали. Видать, есть на нем что, того и текал, - сказал полутихо городовой от дверей.
– Сказать, чтоб сюдой его вели? Виктор хмурился, и дыхание камнем стало в груди.
– Пусть... сюда.
Городовой с визгом приотворил дверь и крикнул вниз:
– Давай его сюдой!
И внизу от крыльца крикнули:
– В дежурную!
Виктор ждал и вот услышал: голоса, ругань стиснутая и дробные ноги; пыхтят на лестнице. Городовой отпахнул двери, и человека, без шапки, в порванном пальтишке, втолкнули. Он, двое городовых, красные, задохшиеся, тяжело топнули по грязному полу.
Человек еле стоял, ухватясь за барьер, рука тряслась, лицо было в грязи, и от этого нельзя было узнать, какой человек. Виктор выступил из-за барьера.
– Вели... а он... текать, сука!
– городовой поправлял сбившуюся фуражку.
– Вы почему же...
– начал Виктор. Но в это время ахнул вскрик со двора, отчаянный, последний, и Виктор дрогнул, стиснул зубы:
– Ты почему ж, сволочь, бежал? А? Бежал чего? Говори! Говори! Говори, сукин ты сын.
Человек отшатнулся, сощурил, съежил лицо.
– Говори!
– рявкнул городовой и срыву, с размаху ударил человека в лицо. И тупо хлестнул кулак. Человек шатнулся, из носу пошла кровь. Человек открыл рот. Он не кричал и, задохнувшись, выпученными глазами смотрел на Вавича.
– Молчит еще, стерва!
– и городовой рванул арестованного за ухо, зло и с вывертом.
– А! у-у!
– и человек вдруг заголосил, заревел в слезы, завыл испуганным тонким воем.
– Убью!
– вдруг взвизгнул Вавич и бросился к человеку и не знал, что сделать, и вдруг крепкий голос стукнул сзади:
– Что тут у вас?
Все глянули, только человек дрожащей нотой выл и бил зубами.
Помощник пристава шел из канцелярии и твердо глядел черными глазами.
– Это что нюни распустил? Кто такой? Паспорт! Давай паспорт!
– Текал, - сказал городовой.
– Обыскать! И дать!
– Слушаю!
– в один голос сказали городовой и Вавич. Помощник пристава поправил усы, крепкие, черные, и вышел. Слышно было, как он, не торопясь, стукал по ступенькам. Виктор ушел за барьер, городовые шарили, мяли человека - он всхлипывал. Виктор подошел к окну, подышал. Сел за стол, взял ручку - ручка дрожала, он кинул ее, встал.
– Руки подыми! Руки!
– как на лошадь, покрикивали городовые.
Виктор ждал, чтобы скорей увели человека. Но в это время дверь визгнула - Виктор еле услышал ее за шумом мыслей - и длинный молодой человек вошел в дежурную, за ним в мокром тулупе дворник.
– Здесь-то зачем меня держать?
– тонким фигурным голосом пропел молодой человек.
– Я ведь не собираюсь бежать. Только вот ты не уходи никуда, голубчик, - и он закивал назидательно дворнику.
Виктор все еще тяжело переводил дух. Он подошел к барьеру и с расстановкой спросил:
– Что... тут... у вас?
– Останавливался и не слушал распоряженья, чтоб проходить, и на Успенской... городовой...
– Распоряжение известно?
– спросил, нахмурясь, Вавич.
– Все распоряжения мне превосходно известны, даже о которых и вам неизвестно, дорогой мой надзиратель, - и молодой человек улыбался, улыбался нарочно.
– Вы эти улыбки к чертям!
– и Вавич стукнул кулаком по барьеру. Улыбочки! Почему стоял?.. Если известно.
– Не стоял, а стояли. Поняли-с! Сто-я-ли! И не кри-чите. Не кричите. Нужно прежде всего спокойствие... особенно в такое время. Знаете, надеюсь, какое теперь время?