Шрифт:
– Люка! Ты меня слышишь?
– кричал Юрий.
– Не молчи, ведь ты меня слышишь?
– Слышу, - сказала тихо Людмила.
– Я не вернусь домой, пока тот старый... Скажи ему, что если он не уберется оттуда, то я... то я завербуюсь на семидесятую широту. "Ведь мы ребята семидесятой широты!"
– Вернешься, - спокойно сказала Людмила.
– Ты вернешься.
– Долго придется ждать!
– Все равно вернешься, - уверенно сказала Людмила и положила трубку.
Иван выбрался с балкона, подошел к Анастасии, потупился:
– Вышло нехорошо. Я виноват перед вами.
– Может, уйдем?
– Я не знаю. Как Людмила...
– Главное: от него всегда можно ждать какого-нибудь фокуса, - развел руками Кучмиенко.
– Вулканический характер! Весь в покойную мать. Я не помню случая, чтобы у нас все кончалось благополучно, всякий раз какая-нибудь выходка, и каждая последующая не похожа на предыдущую. Уникальная изобретательность! А так - приличный парень... И в нем просто океан обаяния. Все ему всегда прощают... Ты тоже простишь, Иван, потому что ты добрый.
– Когда тебя называют добрым, ничего не остается, как быть им, усмехнулся Совинский.
Снова зазвонил телефон, но теперь никто не спешил брать трубку, и нервничал уже, наверное, Юрий, поэтому голос его, когда Людмила стала наконец слушать, был какой-то словно бы виноватый.
– Знаешь, Люка, - сказал он, - я передумал. Никакой семидесятой широты. Что-то меня тоска заела.
– Возвращайся домой. Все тебя ждут.
– Все?
– Все.
– Тогда боюсь.
– Это на тебя не похоже.
– А вот боюсь. Боюсь Ивана с его критикой и самокритикой. Боюсь своего руководящего папочки. Боюсь Анастасии с ее зелеными глазами. Из них просто серой полыхает, как из пекла.
– Тебе стыдно или совестно?
– спросила Людмила, но он снова повесил трубку.
Кучмиенко хоть и не слышал, что говорил Юрий о нем, но мог догадаться, а может, в его мозгу родилась какая-то новая решительная идея, потому что он поднялся с кресла, подошел к телефону, мягко отстранил Людмилу.
– Теперь я с ним поговорю. Эту комедию пора кончать. Что он себе думает, этот мальчишка! Не будем же мы сидеть здесь до утра!
Людмила подошла к проигрывателю, нашла какую-то пластинку, зазвучала музыка из кинофильма "Лав стори".
– Когда мы с Юкой слушаем эту пластинку, мы клянемся быть добрыми, хорошими... Когда он позвонит, пусть послушает пластинку...
– Сантименты!
– презрительно бросил Кучмиенко.
– Какие могут быть пластинки, когда...
Телефон и впрямь зазвонил, Кучмиенко рванул трубку, но не успел ничего сказать, так как Юрий опередил его, считая, что это Людмила.
– Люка, это ты?
– спросил он.
– Я возле залива.
– Это не Людмила, это я, - закричал Кучмиенко.
– Ты меня слышишь? Это я, твой отец! Где ты, отвечай!
– Ах, это ты! Еще не ушел? Хочешь меня видеть? Пожалуйста! Я гуляю!
– Где ты гуляешь? Где тебя искать?
– Где? В направлении залива. Русановского залива. Ясно?
– Но где? Залив большой. В каком направлении?
– У моста.
– У моста? Оставайся там. Жди нас. Мы сейчас идем. Все идем. И без глупостей! Мы все идем в направлении залива.
Он положил трубку.
– Мы пойдем туда, да?
Никто ничего не ответил. Все пошли к дверям. Совинский оглянулся на проигрыватель, напомнил Людмиле:
– Ты забыла снять пластинку.
– Он автоматический, - спокойно ответила.
Людмила вышла последней и не заперла дверь, только прикрыла ее на всякий случай. Юрий ведь мог проследить, как они выйдут из подъезда, и вернуться домой, пока они его будут искать у залива.
Сказал - у моста, а не сказал, у какого...
8
В воздухе летают не только идеи. В пространстве, в котором живет человек, часто сгущаются предчувствия, полнит сердце тревога, неуверенность воцаряется в душах, приходят бессонные ночи, мучат неопределенные желания, бьются в безысходности страсти, отчаянье сменяется восторгом, вечный зов гонит тебя невесть куда. Самые сильные натуры неспособны порой не поддаться темному, непостижимому, почти мистическому зову, бросают все на свете, мчатся куда глаза глядят, сами не зная куда и зачем.