Шрифт:
Она сделала паузу, ожидая, что он подхватит ее мысль, но Мельников молчал, только пальцы его изредка задевали клавиши… Продолжить пришлось самой Светлане Михайловне:
– Я всегда твержу: нельзя нам замыкаться в скорлупе предмета. Надо брать шире, верно? Черпать и рядом и подальше, и где только возможно! Всесторонне. И тогда личная жизнь у многих могла бы быть богаче… Если подумать хорошенько.
Мельников согласился вежливо:
– Если подумать - конечно.
– А кстати: почему вы не спешите домой? Не тянет?
Вопрос был задан значительно, но Мельников его упростил:
– Дождь.
– Дождь?
– переспросила она недоверчиво.
– Ну да, конечно.
Разговор клеился плохо.
– "В нашем городе дождь…" - негромко пропела Светлана Михайловна, умудренно, с печальной лаской глядя на Мельникова.
– "Он идет днем и ночью…"
Одним пальцем он подыграл ей мелодию.
– "Слов моих ты не ждешь… Ла-ла-ла-ла…"
Вдруг все плафоны погасли. Мимо застекленной двери, за которой оставался последний из нормальных источников света, прошла нянечка с ведром. Возможно, это был с ее стороны намек: закругляйтесь, мол, с вашей лирикой…
– Я ведь пела когда-то, - поспешила заговорить Светлана Михайловна.
– Было такое хобби! Когда я еще в Пензе работала, меня там, представьте, для областного радио записывали: "Забытые романсы"… И четырежды дали в эфир! Где-то и теперь та бобина пылится.
– Вот бы послушать, - сказал Мельников.
– Вы, правда, хотите?
– встрепенулась Светлана Михайловна.
– А что? Допустим, на большой перемене? Школьный радиоузел не балует же нас ничем человеческим - а тут всех разом приобщил бы к романсам! Питательно же!
Это он пошутил? Холодновато как-то. А может, и едко. Впрочем, она перестала понимать все его шуточки - безобидные они или обидные? Вот и сейчас, не разобрав толком, ужалил он ее или ободрить хотел, - потускнела Светлана Михайловна, сникла. От самой головоломки этой. Затем, преодолев минутную слабость, потребовала:
– Дайте мне сигарету.
Мельников дал сигарету, дал прикурить и спустился в зал. Сел там на один из стульев. теперь они были разделены значительным пространством.
Светлана Михайловна жадно затянулась и затем спокойно через весь зал сказала:
– Зря злитесь, зря расстраиваетесь… И зря играете "Одинокого пешехода".
– Путешественника, - поправил он. И зачем-то перевел на английский: - "Alone traveller".
– Вот-вот, - подхватила Светлана Михайловна.
– Ничего ей не будет. Ее простят - и дирекция, и вы в первую очередь. Она же девочка, только начинает. Это мы с вами ничего не можем себе простить и позволить…
Закрыв глаза, Мельников откинулся на спинку стула.
Шумел за окнами дождь.
Светлана Михайловна подошла к Мельникову.
– Что с вами?
– спросила она, страстно желая понять.
– Почему вы стали таким?
– Каким?
– Мельников спросил, не открывая глаз.
– Другим!
Он вдруг подмигнул ей и прочитал:
– Не властны мы в самих себе,
И в молодые наши леты
Даем поспешные обеты,
Смешные, может быть,
Всевидящей судьбе.
Как просто сказано, обратите внимание… как спокойно… И - навсегда.
– Еще бы, - осторожно поддержала Светлана Михайловна.
– Классик.
– Кто?
Глаза ее устремились вверх, на лбу собралась гармошка морщин - ни дать ни взять, школьница у доски.
– Похоже на Некрасова. Нет?
Он покачал головой. Ему нравилось играть с ней, с учительницей литературы, в такие изнурительные для нее викторины.
– Тю… Не Тютчев?
– Холодно.
– Фет?
– Холодно. Это не из школьной программы.
– Сдаюсь…
– Баратынский.
– Ну, знаете! Никто не обязан помнить всех второстепенных авторов, - раздражилась вдруг Светлана Михайловна.
– Баратынский!
– А его уже перевели, вы не слышали разве?
Она смотрела озадаченно.
– Перевели недавно, да. В первостепенные.
За что он ей мстит? За что?! И она сказала, платя ему той же монетой:
– Вы стали злым, безразличным и одиноким. Вы просто ушли в себя и развели там пессимизм! А вы ведь историк… Вам это неудобно с политической даже точки зрения.
Вот этого ей говорить не стоило! Мельников едко усмехнулся и отрезал:
– Я, Светлана Михайловна, сейчас даю историю до семнадцатого года. Так что политически тут все в порядке…