— А что ты сам-то кричишь?

— Да потому что меня с души уже воротит от этого всего! — он сделал то, о чём мечтал годы: с размаху опустил кулак на стол. — Сейчас даже объясню, почему, — спокойно продолжил он. — Ты растерял всю истинную беспристрастность настоящего учёного. Тебе хочется, чтобы результат эксперимента был таким, каким ты его задумал. Ты не эксперимент ставишь, ты начинаешь мир конструировать! Ты впал в соблазн творца! Ты производишь мир по собственным параметрам и законам! Ты даже тем несчастным, скорбным разумом, но восприимчивым душой — ты им вроде бы фактологически всё то передаёшь. Только ты им ещё и интерпретацию собственную внушаешь!

— Не собственную! Они сами интерпретируют её соответственно уровню своего мира, природы, сознания, культуры!

— А слабо отпустить эксперимент на волю, а? Учёный Шатрриан Кэнт? Или ты не учёный уже, а координатор? Мессир, тьфу! Эмиссар! Надоело! Руководитель, блин, проекта! Я хочу, наконец, увидеть, как система будет развиваться сама по себе. А не координируемая нами. Что мне даст наше координаторство? Чувство, что мы можем управлять биологической системой под названием общегалактическая цивилизация? Да, можем! Но в результате этого мы узнаем только о себе! А я — учёный! Я желаю не себя познавать! Я хочу увидеть, как работает такой объект. Сам. Без нашего драгоценного вмешательства.

— Но Вейдер неестественный компонент этой системы.

— Ты это говоришь потому, что данный компонент не был предусмотрен твоими предварительными расчётами? Или, — он прищурился, — что данный компонент, впрочем, как минимум ещё один, приближается к тому состоянию, когда нам придётся признать его разумным? А значит, не подверженным эксперименту? А, Шат? Бунт роботов, да? Искусственно созданный разум вышел из-под контроля?

— Что ты несёшь?

Ему стало безумно весело.

— Не надо было мидихлориан в мир напускать, — издевательски пояснил он. — Они размножились и обрели разум.

— Не обрели.

— Спорим?

Вейдер сделал запрос на возможность связи с императором, когда корабельные часы показывали полночь. Возможность связи была подтверждена.

— Повелитель, надеюсь, я вас не разбудил, — сказал Вейдер.

— Это важно? — спросил немного встрёпанный император. Его величество готовилось ко сну.

— Достаточно, — ответил Вейдер.

— Нет, — уточнил император, — тебе важно: разбудил ты меня или нет?

— Да.

— Я не спал, — этому утверждению одновременно противоречил и его подтверждал плотный стёганый халат, надетый поверх ночной рубашки. — Я поздно ложусь, ты знаешь.

— Мне надо к вам придти.

— Приходи.

Он пришёл. Затратил на это пять минут. На «Исполнителе» их апартаменты располагались на одной системе палуб.

— Вот, — сказал Вейдер, входя и отдавая лёгкий поклон. — Трипио.

— Я его не вижу.

Император стоял, сплетя руки на груди. Как будто пытался согреться. Без капюшона он выглядел ещё более дряхлым. Неприятное зрелище. Старческое лицо, твёрдые костяшки рук. С жёлтоватой какой-то, в расплывах пигментных пятен кожей. И глаза. Более чем живые.

На секунду Вейдер забыл, зачем пришёл. Будто что-то закрутилось. Всё то, недоговоренное. Оставленное в зоне тишины. Всё то, что было реальностью куда более жуткой, чем все эти игры в супербогов.

Когда боль становится невыносимой, ты всё равно идёшь туда, где тебе принесут облегчение от боли. И гордость тут ни при чём.

— Я восстановил стёртую память на диске дроида-секретаря, — пояснил Вейдер. — У Арту тоже. Но это дело личное. Я рискнул разбудить вас из-за разговора, который сохранился в памяти Трипио.

Он отдал императору носитель с копией записи. Император взял, подошёл к машине, включил её. Вставил носитель и поставил на воспроизведение.

Они оба выслушали запись молча. Стояли рядом с машиной. Запись была короткой. Особых усилий для того, чтобы стоять и молчать, от них не потребовалось.