Шрифт:
— Да-а, — вздохнул я. — Вот так… Не сошлись, говорит, характерами…
— И что это у них за манера такая — возмущенно сказала Гайдукина. — Чуть что — угрожать. За телефон не уплатил — обрежем, за свет немножко опоздал — обрежем. А телефон этот, прости господи, никуда не дозвонишься.
— Это уж точно, — согласился я. — Скорее бегом добежишь, чем по телефону.
— Мне бы кому чего обрезать! — сказала Гайдукина. — Ну, я направо. До свидания.
И она свернула. А я побрел дальше один. Так я прошел квартала два и неожиданно встретил хорошего своего приятеля Мишу Побойника.
— Миша! — сказал я. — Мишенька! Бог тебя послал. Давай зайдем куда-нибудь, выпьем по стаканчику.
— Ч-черт! — обрадовался Миша. — Ты как в воду глядел! Сам только об этом подумал, да очень уж одному скучно.
Мы зашли в закусочную, взяли по стаканчику.
— Хоть бы поинтересовался, с чего это я выпиваю, — грустно сказал я.
— Ас чего ты выпиваешь? — хмыкнул Миша. — Похмеляешься, небось?
— Хуже, Мишенька… Гораздо хуже. Жена от меня ушла.
— Совсем, что ли? — спросил Миша.
— Навсегда. Характерами, видишь ли, не сошлись.
— Это причина, — сказал Миша. — Это, брат, такая причина… Он покачал головой. — М-да… А я похмеляюсь. Вчера у Жорки Виноградова были, ну и налились, конечно. До помутнения. И, ты понимаешь, обратно шел — подошву оторвал. Штырь какой-то из асфальта торчал, представляешь? Я об него и царапнулся. Еще совсем новые туфли были. Импортные. Коричневые… И, главное, куда я эту подошву сунул, убей, не помню! Утром пошел в мастерскую. Ничего, говорят, сделать не можем, товар импортный, мы такого не имеем. Ты понял, а? Задрипанной подошвы у них нет. Мировые стандарты, понимаешь!.. Ну, пришлось другие купить. Во! Как находишь?
— Вполне, — оценил я, — подходящие ботиночки.
— Тридцатку отдал, — сказал Миша. — С этого бы дорожного начальника слупить стоимость, чтоб помнил, гадюка!.. Ну, еще по стаканчику?
— Давай, — сказал я. — За твои новые туфли.
Мы выпили еще по стаканчику, и я отправился домой. Возле нашего подъезда в задумчивой позе стоял мой сосед с ведром в руках.
— Здравствуй, Петрович, — приподнял я шляпу. — На закат любуемся?
— Ага, — сказал Петрович. — Машину караулю мусорную.
— Кури. — Я протянул ему пачку «Беломора». — Ленинградские, имени Урицкого.
— Можно, — сказал Петрович. Мы закурили.
— Заходи вечером в шахматы сразиться, — пригласил я. — Теперь свободно, Петрович. Никто мешать не будет. Ушла от меня жена-то, слышал? Бросила…
— От, лахудра! — сказал Петрович и плюнул папиросой. — Опять к четырнадцатому дому завернула!
И он резво погнался за мусорной машиной, держа на отлете ведерко.
В ЭТОТ СОЛНЕЧНЫЙ ДЕНЬ
— Смотри, смотри, — толкнул меня локтем Левандовский. — Опять красавица!
Я посмотрел. Навстречу нам действительно шла красавица. Уже седьмая — на протяжении двух кварталов. Она шла празднично и счастливо, будто несла свою красоту на вытянутых руках, распахнуто и хлебосольно даря ее улице. «Я красива, красива, красива!» — отстукивала она каблучками, и лукавая улыбка вздрагивала на ее губах: «Любуйтесь, любуйтесь!..»
— Ффууу! — перевел дух Левандовский и вдруг схватил меня за руку. — Гляди, еще одна!
Тут он закружился на тротуаре, как щенок, которому внезапно отдавили лапу.
— Не могу больше, — ослабшим голосом пробормотал Левандовский. — Свернем на другую улицу.
Мы свернули на другую улицу с неподходящими для существования красавиц условиями: по этой улице громыхали трамваи и мчались, разбрызгивая перемешанный с грязью снег, многотонные самосвалы.
— Ах-ах, старик! — заговорил Левандовский, неразборчиво ступая по жирным бензинным лужам. — Эх-эх, гонимы вешними лучами…
Против трамвайной остановки «Пляж», сбившись в кружок, стояло десятка полтора мужчин. Они стояли, опустив плечи, и, сосредоточенно, как часовщики, рассматривали что-то, находящееся в центре.
От этой толпы вдруг шагнул к нам человек и, отвернув полу телогрейки, показал ларец, доверху насыпанный зеленым изумрудом.
— Берем? — спросил он.
— Что это? — замлел восхищенный Левандовский.
— Мормыш, — таинственно шепнул человек.
— Не берем, — сказал я. — Мы — не рыбаки.