— Мыши! — загремел над планетой голос Главного эконома, усиленный миллионами телевизоров. — Они грозят нам! Они расплодились при попустительстве банды Новика, ныне сэкономленной и занесенной в Отчет вместе с предводителем. Наша задача — остановить нашествие! Все на борьбу! Все на великую беспощадную борьбу с мышами! Долой грызунов!

На этой высокой ноте Серж Кучка завершил свою речь, и вновь заиграли марши.

Уинстон слабо попросил еще валерьянки.

— Держи ее! — раздирательно крикнули в коридоре.

Бармен поперхнулся и облился лекарством. Я на цыпочках подкрался к двери, выглянул.

По коридору, сопя, мчался человек с безумными глазами. Он был в пижаме и держал в руках ведро. За пижамным человеком бежали (в порядке следования): пожилая благообразная горничная, растрепанная до последней степени и со шваброй; швейцар; неизвестный в белом фраке с пистолетом в одной руке и дирижерской палочкой в другой; два юных лифтера, орущих на ходу хором: «Мы первые увидели! Мы первые увидели!». Замыкал погоню чей-то ребенок неясного пола, замурзанный и сопливый настолько, точно с рождения не сморкался.

Первым моим побуждением было подставить ножку тому, с ведром, и посмотреть на кучмалу. Но тут юные лифтеры завизжали пронзительно:

— Уйдет! Дяденька, там щель!

Пижамный с хрястом припечатал ведро к полу перед собой и упал сверху грудью.

— Моя! Не подходи! — ревел он, суча ногами.

Догонявшие сгрудились вокруг. Пожилая горничная бросила швабру и зарыдала. Неизвестный в белом фраке почесал палочкой за ухом, выругался с акцентом. Лифтеры хором канючили: «Отдайте, дяденька! Это мы увидели!». Ребенок неясного пола сосредоточенно ковырял в носу.

Из-под живота пижамного человека выскочила мышка. Хвостик ее был полуоторван и держался на ниточке. Мышь пискнула, шмыгнула между ног швейцара и дернула обратно по коридору. Погоня с ревом устремилась вслед. В авангарде бежал замурзанный ребенок. Пижама плелась следом, держась за поясницу и плача от горя.

Я тихонько прикрыл дверь и сел на постель к Уинстону.

— Судя по накалу страстей, награда не меньше тысячи…

— Тысяча пятьсот, сударь, за каждую голову, только что передали, — отозвался бармен. Он находился в позе распятого: руки раскинуты, ноги вместе, голова свесилась набок — все один к одному, только лежа.

— Держи! Вот она! — погоня протопала по коридору в третий раз.

С улицы доносились похожие крики. Новая кампания, судя по всему, взяла резвый старт.

Я задернул гардины и сделал телевизор потише.

— Уинстон, хотите, я вас спасу?..

— Меня уже ничто не спасет, сударь, — смиренно прошептал бармен. — Прошу вас, не мешайте, мне нужно подумать о душе…

На одре смерти он выглядел не совсем привычно. В полной мере настроиться па скорбный лад мне не давали рукоятки его револьверов, торчавшие по бокам из-под распахнутого пиджака.

— И все-таки выслушайте меня, Уинстон…

Через пять минут воскресший бармен ожесточенно названивал по телефону. Временами я ловил на себе его взгляды — не приторно-почтительные, как раньше, а полные настоящего, неподдельного уважения. Профессионал признал профессионала.

Как просто порой спасти утопающего в пучине житейских невзгод человека! Все, что для этого требуется, — посмотреть на дело непредвзятым, свежим взглядом.

— Дружище! — сказал я. — Пока эти ловцы жемчуга будут рыскать по подвалам и помойкам, мы пойдем принципиально иным путем. Мы не будем ловить мышей. Мы будем их разводить.

Уинстон открыл один глаз.

— Мы начнем разводить их немедля на тайных плантациях подсолнухов. Кормом послужат запасенные семечки. У нас все готово, и никто не опередит нас. Размножаются они молниеносно. Через неделю у нас будут миллионы.

Уинстон открыл второй глаз и слезы восторга медленно покатились по его впалым щекам. За последние полчаса он здорово исхудал от горя.

Крестный папа Кисселини умел подбирать людей. После третьего звонка бармен щелкнул пальцами, встал и доложил:

— Сударь Авель! Лейтенанты приступили к организации питомников. Через три дня государству будет сдана первая партия отборных мышей!

— Вольно, — скомандовал я.

Уинстон самодовольно ухмыльнулся и посмотрел на часы.

— Шестнадцать тридцать. Сейчас должен позвонить мой человек из Горэкономуправления…

Раздался звонок. Папа Кисселипи держал дисциплинку на высоте.

Бармен взял трубку. Самодовольная ухмылка медленно сползала с его лица и оборчивалась тусклой гримасой безнадежности. Закончив разговор, он подошел ко мне.