La seule r'ealit'e dans tout ce fatras, c’'etait cette vell'eit'e d’arbitraire, essayant de se reproduire dans ces ordres d’exil*. Mais ceci, 'egalement, n’a pas abouti, et cet avortement-l`a est le seul r'esultat positif de tout cet imbroglio odieux.

Mais je me sens l’esprit tout fan'e et tout alangui, et suis oblig'e de remettre `a une autre occasion la suite de cette lettre.

Петербург. Воскресенье. 22 января 1867

Моя милая дочь, ввиду действующих сейчас новых порядков пишу тебе, как в старые добрые времена, с оказией…* Я так и думал, что предостережение, брошенное в «Москву»*, испугает и огорчит тебя больше, чем следовало бы. Это предостережение, исходящее лично от Валуева и не поддержанное большей частью Совета по делам печати, было, вероятно, уступкой, но уступкой требованиям, которым Валуев не в силах противиться… У меня есть некоторые основания полагать, что главной причиной недовольства стало слишком дерзкое упоминание 3-его отделения*, ну а 3-е отделение — это учреждение, которое само название свое воспринимает как ругательство, и совершенно законно.

Впрочем, надо смотреть правде в глаза… Между аксаковской мыслью и бюрократическим сознанием, лежащим в основе управления нашей печатью, зияет непреодолимая пропасть, маскировать которую могла бы, при необходимости, только вялая и расплывчатая фразеология. Но стоит этой мысли выразиться ясно и четко, столкновения с властью не миновать. Тут речь идет об антагонизме принципов. Теперь можно судить по опыту. Нынешний закон о печати есть не что иное, как неорганизованная цензура*. — Это лишь один из тех нелепых плагиатов, которые составляют суть нашей законодательной науки, и насмешница судьба преподает нам заслуженный урок, показывая, как модель, столь рабски нами воспроизведенная, разрушается рукой, ее создавшей…* Любопытно знать, долго ли мы будем носить сей законодательный кринолин после того, как его перестанут носить в Париже… Над всем этим впору бы посмеяться, да только тошно… Счастливы те из нас, кому в радость издевки… Они могут разгуляться вовсю… Порой я даже прихожу в умиление от столь наивной и бессознательной глупости. Именно такое чувство вызывают у меня недавние события*, по крайней мере, участие в них бесценного бедняги, выступившего в роли доброго простака*. Другое дело — его слуги, и мое умиление, разумеется, не распространяется на Шувалова и Левашова, которые по идиотской обидчивости, свойственной облеченным властью посредственностям, заварили всю эту кашу*. Но без бесконечных подробностей, вдаваться в которые не позволяет мне моя эпистолярная лень, невозможно дать хоть сколько-нибудь верное представление о том, что произошло. — Однако плагиат и тут налицо. Эти глупцы не преминули вообразить, будто повторяют государственный переворот 2 декабря*, — вся полиция была поднята на ноги, ожидали сопротивления, возможно даже баррикад, и вот Левашов со сдержанно торжествующим видом является вечером в ложу государя, явно взволнованного и обеспокоенного: «Все кончилось благополучно». Ну что за дураки… Не обошлись без плагиата и их противники. Ибо многие из этих господ, преисполнившись сознанием собственной значительности, с приятностью проводили время, уносясь воспоминаниями то к Жё-де-Пом, то к Великой Хартии*. Действительные же их требования оказались предельно скромными, и самому правительству при всех стараниях едва ли удалось бы сформулировать обвинение так, чтобы в нем было хоть слабое подобие здравого смысла…* В довершение этой смехотворной и пошлой комедии, в то самое время, когда Государственный совет был занят разбирательством бунтарских поползновений, министр внутренних дел представил государю проект общей депутации от различных земств, и, говорят, сам герой дня — Шувалов — готовит нечто подобное вместе со своим другом Алексеем Бобринским…* Словом, сборище захмелевших кретинов…

Единственным практическим действием средь всей этой несусветицы была робкая попытка возрождения произвола, выразившаяся в приказах о высылке*. Но и она провалилась, и этот провал является единственным положительным результатом сей гнусной возни.

Однако ум мой совершенно изнемог, и я вынужден отложить до другой оказии продолжение этого письма.

P<'etersbourg>. Mercredi. 8 f'evrier 1867

J’ai 'et'e tr`es heureux, ma fille ch'erie, d’apprendre que tes longues incertitudes sont enfin fix'ees* et que tu pourras maintenant recouvrer un peu de ce calme d’esprit, si n'ecessaire `a la sant'e du corps, et dont tu es si compl`etement priv'ee, h'elas…

Самарин, qui te portera cette lettre, vous mettra au fait de la situation. — Pour mon compte je n’y ajouterai que quelques mots `a l’adresse de ton mari, au sujet de notre politique 'etrang`ere.

Il est absolument n'ecessaire, selon moi, que la Москва — pr'ecis'ement parce qu’elle est l’organe de l’opinion nationale dans sa nuance la plus franche et la plus d'ecid'ee — accueille avec la sympathie la plus marqu'ee toute manifestation de notre politique dans le sens de la dignit'e du pays… Ainsi, par exemple, le d'esaveu que le Journal de St-P'etersb<ourg> vient d’infliger `a l’insolent mensonge, par lequel Napol'eon dans son discours d’ouverture cherche `a faire croire `a la solidarit'e de notre politique avec la sienne dans les affaires d’Orient*. Eh bien ce d'esaveu, tout indispensable qu’il 'etait, a co^ut'e beaucoup de peine `a obtenir, et maintenant, dans un certain monde, on cherche `a le repr'esenter comme une imprudence impardonnable et tout `a fait gratuite. Il faut se rendre bien compte de la position personnelle de ce pauvre P<rinc>e Gortchakoff. En d'epit de ses bons instincts, il est constamment sollicit'e en sens contraire par l’influence antinationale, repr'esent'ee par des hommes tels que Jomini* etc. Et il n’y a pour la neutraliser que moi et Katakazy*, l’auteur et l’inspirateur de l’article. Voici d’ailleurs le billet* autographe qu’il m’a 'ecrit hier au sujet de toute cette affaire et qui vous mettra наглядно au fait de la situation d’ici.

Quant au discours de Napol'eon, il y aurait pour la Москва un magnifique article `a faire en s’emparant hardiment du texte cit'e dans ce discours des paroles de Napol'eon Ier relativement `a l’agglom'eration fatale et in'evitable des grandes races historiques. Pour en faire le consid'erant d’un v'eritable manifeste de panslavisme hautement avou'e*. — Mille amiti'es `a ton mari et mes voeux les plus sinc`eres pour vite r'eussite `a tous deux.

Петербург. Среда. 8 февраля 1867

Я был счастлив узнать, моя милая дочь, что твои долгие сомнения наконец-то разрешились* и теперь к тебе, может быть, хоть частично вернется тот душевный покой, который столь важен для телесного здоровья и которого ты, увы, полностью лишена…

Самарин, взявшийся передать тебе это письмо, осветит вам положение дел. — Я же скажу всего несколько дополнительных слов твоему мужу касательно нашей внешней политики.