Hier nous avons 'et'e `a la gare, Madame Акинфьев en t^ete, recevoir notre cher Prince jubilaire — que nous allons f^eter aujourd’hui*. J’avais lu le matin son compte rendu de la conversation intime qu’il avait eu avec l’Emp<ereur> Napol'eon*. C’est de l’eau claire, et la premi`ere conversation venue entre deux individus, n’importe lesquels, aura juste le m^eme degr'e d’efficacit'e et d’influence sur l’'etat des questions pendantes que ce dialogue, soi-disant politique, dont le cher Prince a fait `a peu pr`es tous les frais. En un mot, c’est niais, comme tout le reste… On parle de la d'emission offerte par deux Ministres, Милютин et Зеленый, ce qui s’explique tout naturellement*. Une troisi`eme demande de d'emission c’est celle de notre ambassadeur `a Constantinople* — qui se juge trop compromis par l’absence de toute direction s'erieuse de notre politique en Orient. — Il n’y a pas de mots, pour qualifier d^ument et dignement toutes ces 'ecrasantes nullit'es qui s’agitent au pouvoir. — Maintenant voici des nouvelles pour toi. — Ta disparition a produit en moi comme un redoublement de vide, et l’heure du r'eveil en est devenue encore plus angoiss'ee… Hier dans la matin'ee j’ai eu un long t^ete-`a-t^ete avec Mad<ame> Акинфьев, et le soir j’ai 'et'e aux Iles, chez la P<rinc>esse H<'el`ene> Кочубей. Et c’'etait le cas d’appliquer le dicton russe: «Утро вечера мудренее». — Merci de votre exactitude t'el'egraphique. Puissent les nouvelles suivantes ^etre de m^eme nature. — Conserve-toi — c’est p<our> le moment mon unique soucis.

Петербург. Вторник. 13 июня

Вот прежде всего бюллетень о состоянии здоровья Димы*, таков, как он мне был продиктован его врачом-гомеопатом: отсутствие лихорадки, уменьшение слабости и боли в левой руке и т. д. и т. д., одним словом, некоторое улучшение, подающее надежду на то, что через неделю он сможет быть перевезен в Ораниенбаум. Несмотря на все это, положение бедного мальчика, еще более с нравственной стороны, чем с физической, в двадцать шесть лет обреченного на существование старика, раздирает мне душу. По совету врача в его спальне вынули двойные рамы, чтобы дать воздуху свободный доступ в его комнату. Я учащаю свои возвращения домой, чтобы больше его видеть, и тем не менее у него бывают часы одиночества, которые он проводит в дремоте и постоянной испарине.

Вчера мы, с госпожой Акинфиевой во главе, ездили на вокзал встречать нашего милого князя-юбиляра, которого мы будем чествовать сегодня*. Утром я прочел его отчет о личном разговоре, который он имел с императором Наполеоном*. Это переливание из пустого в порожнее, так что любой разговор между двумя первыми попавшимися людьми мог бы в той же мере содействовать решению назревших вопросов, как сей мнимо политический диалог, тяжесть которого легла почти исключительно на плечи милейшего князя. Одним словом, это не менее глупо, чем все остальное. — Поговаривают о том, что два министра, Милютин и Зеленый, подали в отставку, что совершенно естественно*. Третье прошение об отставке было подано нашим послом в Константинополе*, который считает себя сильно скомпрометированным отсутствием всякого серьезного направления в нашей восточной политике. — Не хватает слов, чтобы надлежащим и достойным образом определить всех этих угнетающе ничтожных людишек, суетящихся во власти. — А теперь новости для тебя. Твое исчезновение как бы удвоило живущее во мне ощущение пустоты, которое делает особенно тоскливыми часы пробуждения… Вчера утром я долго беседовал наедине с госпожой Акинфиевой, а вечером был на Островах у княгини Елены Кочубей. Вот подходящий случай вспомнить русскую пословицу: «Утро вечера мудренее». — Благодарю тебя за твою телеграфическую точность. Лишь бы последующие известия были такого же свойства. — Береги себя — это в данную минуту моя единственная забота.

St-P<'etersbourg>. 14 juin

C’est encore `a Moscou que je t’adresse cette lettre dans l’espoir qu’elle pourra encore t’y trouver. — Je suis heureux de pouvoir te dire en l’honneur de jour de la f^ete de Dima que le pauvre garcon va beaucoup mieux, et que le m'edecin qui l’a vu hier lui a dit qu’il pourrait sortir demain, en voiture. Hier et avant hier toute la famille Melnikoff* l’a visit'e et lui a promis de revenir aujourd’hui. — C’est apr`es demain qu’elle se transporte `a Oranienbaum o`u j’esp`ere pouvoir sous peu de jours leur amener leur enfant d’adoption.

Hier a 'et'e c'el'ebr'e le jubil'e — puisque c’est ainsi que cela s’appelle — du cher Prince*. A onze heures nous 'etions tous r'eunis dans la chapelle du Minist`ere o`u se sont dites les pri`eres, apr`es quoi nous nous sommes transport'es dans les grands appartements o`u 'etait d'epos'e le fameux album, contenant 460 portraits, tous perdus pour la post'erit'e. L`a, au milieu d’un cercle, form'e autour du jubilaire, son adjoint Westman a lu l’adresse. Mais jusqu’`a ce moment pas la moindre nouvelle de sa nomination de Chancelier. On se livrait `a toute sorte de conjectures, l’incertitude devenait angoissante, lorsque tout `a coup, au milieu de ce silence qui devenait embarrassant, une voix ferme et claire a annonc'e l’arriv'ee d’un rescrit Imp'erial. C’'etait sous forme de d'ep^eche t'el'egraphique un billet tr`es affectueux de l’Emp<ereur>, lui annoncant sa nomination au titre de Chancelier… Jomini en a fait la lecture, et pendant qu’il lisait, je regardais la bonne figure de ce pauvre cher vieux, arriv'e au comble des honneurs et n’ayant dans ce genre-l`a plus rien en perspective que les magnificences d’un enterrement de Chancelier — il avait de la peine `a refouler ses larmes. — Et ce qui prouve, combien c’est une nature bonne et sympathique, c’est qu’autour de lui l’attendrissement 'etait g'en'eral… Quand je me suis approch'e de lui, pour le f'eliciter, nous nous sommes embrass'es comme deux pauvres. — Aujourd’hui je d^ine chez lui, et j’aurai des d'etails sur la r'eception des dames.

Je voudrais bien savoir, comment tu vas, et si tu parles toujours encore du nez, autant que tu le faisais ici. — Salue tout le monde de ma part et pr'eviens ceux, `a qui tu as pu communiquer mes nouvelles d’hier, qu’elles sont tr`es sujettes `a caution*.

Que Dieu te garde.

С.-Петербург. 14 июня

Это письмо я опять-таки посылаю тебе в Москву в надежде, что оно еще застанет тебя там. — Я очень рад возможности ознаменовать день рождения Димы сообщением, что бедному мальчику гораздо лучше и что доктор, осматривавший его вчера, разрешил ему прокатиться завтра в карете. Вчера и третьего дня к нему всею семьей заходили Мельниковы* и обещались вновь навестить его сегодня. — Послезавтра они переезжают в Ораниенбаум, куда я надеюсь вскорости доставить им их приемное чадо.

Вчера был отпразднован юбилей — ибо так это называется — милейшего князя*. В одиннадцать часов мы все собрались в церкви Министерства, отстояли молебен, после чего перекочевали в парадные апартаменты, где был выставлен пресловутый альбом, содержащий 460 портретов, ни один из которых ничего не скажет потомкам. Тут присутствующие столпились вокруг юбиляра, и его помощник Вестман прочел адрес. Однако все еще не было никакого сообщения о назначении князя канцлером. Строились всевозможные догадки, неизвестность становилась тягостной, как вдруг, среди общего неловкого молчания, твердый и чистый голос возвестил о прибытии императорского рескрипта. Это была очень сердечная телеграмма государя, объявляющая юбиляру о даровании ему звания государственного канцлера… Жомини прочел ее вслух, и, пока он читал, я смотрел на доброе лицо бедного милого старика, который достиг вершины почета и не может ожидать ничего более в том же роде, кроме великолепных похорон, подобающих канцлеру, — он с трудом удерживал слезы. И все вокруг него были растроганы, что доказывает, какая это хорошая и симпатичная натура… Когда я подошел к нему с поздравлениями, мы обнялись, как два бедняка. — Сегодня я буду обедать у него и расспрошу в подробностях о встрече с дамами.

Мне хотелось бы знать, как твое здоровье, и если ты все еще говоришь в нос, то с равным успехом ты могла бы делать это здесь. — Кланяйся всем от меня и предупреди тех, кому вздумаешь передать мои вчерашние новости, что они нуждаются в проверке*.

Да хранит тебя Господь.