А что с нашими несчастными австрийскими бумагами после венского взрыва, унесшего князя Меттерниха*, о чем вы, вероятно, узнали на следующий день после того, как писали ко мне? Я перевела сюда остаток моего небольшого счета у Ротшильда. Исходя из 57 за один рубль серебром, это должно составить 4863 рубля, которые я хочу поместить в банк или перевести в русские ценные бумаги. Почему все наше состояние не здесь и почему я раньше не послушалась мужа, который с самого начала года не уставал повторять и мне и многим другим неверующим, что кризис неминуем. Надо отдать ему должное — он выказал, особенно за последние несколько месяцев, поистине поразительную проницательность. Однако он чрезвычайно взволнован и огорчен происходящим, гораздо сильнее, чем те, для кого события стали совершенно неожиданными.

Сразу после получения известия об отречении Луи Филиппа и провозглашении республики* я написала Эйхталю с просьбой позаботиться о спасении моего состояния от полного крушения. Со дня на день ожидаю ответа, но думаю, что стремительный ход событий вынудил его отказаться на время от решительных операций и выжидать. Но чего он дождется? Чего мы все дождемся?

Я адресую это письмо во Франкфурт, куда, я полагаю, вы должны приехать почти одновременно с ним, если вы все же осуществите свои планы и покинете Париж в начале апреля.

Пишите нам подробно о положении за пределами Парижа, о положении в городах, через которые вы будете проезжать! Побольше подробностей, прошу вас, милый друг, ваши письма читаются с жадностью не только нами, но и некоторыми нашими близкими знакомыми, способными их оценить. Предпоследнее письмо* мне подали вечером, и оно доставило удовольствие целому кружку, собравшемуся у одного из самых близких наших друзей; среди прочих там находилась графиня Нессельроде.

Похоже все же, что виконт не принял республику и устремится в Мюнхен * . Я огорчена за вас и мне бы хотелось, чтобы он выбрал другое убежище от натиска бурь. Тысяча нежностей вашей жене и милым детям. Обнимаю вас всем сердцем и душой. Э. Тютчева

Рукой Ф. И. Тютчева:

Что можно сказать, любезный друг, в такую минуту? Нужно умолкнуть и восславить карающую Руку, которая на этот раз столь явно показалась из облаков… С нашей человеческой точки зрения, вот что следует с ошеломляющей очевидностью из того, при чем мы присутствуем: Революция, последнее слово ложной в своих основах цивилизации, которую нам хотелось считать болезнью роста, является на самом деле раковой опухолью. Можно ли надеяться ограничить губительные последствия ценой пусть даже самой жестокой операции или ею поражена уже вся кровяная масса? Вот вопрос, который будет решен в течение нескольких недель. Что касается, в частности, до России, вопрос заключается в следующем: Революция, являющаяся для Запада болезнью, подтачивающей его изнутри, по отношению к России представляет собой материального и вполне ощутимого врага, угрожающего не только ее душе, но и самому ее существованию, который, говоря одним словом, хочет ее разрушения, как хотел этого в свое время великий Наполеон. И в этом Революция совершенно последовательна, она прекрасно усвоила, что между нею и нами идет бой не на жизнь, а на смерть * . Vita Caroli — Mors Conradini. [32]

Один из противников должен решительно уступить место другому. Сумеет ли теперь Революция подавить раздирающую ее анархию, преобразовать ее в вооруженное регулярное войско и отправиться в крестовый поход против нас? Бросит ли она на нас вновь весь Запад, как в 1812 году? Вот что должно обнаружиться в ближайшие дни. В случае нападения, смею утверждать, мы с Божией помощью защитимся, как и в 1812 году. Если же, напротив, анархия решительно возобладает в Европе, мне бы хотелось верить, что мы окажемся не скажу достаточно мудрыми, но достаточно почтительными по отношению к Провидению, чтобы не вторгаться в Его решения… Нет, конечно, на этот раз мы не допустим постыдной глупости, добиваясь реставрации, рассчитывая договориться с Революцией…

Не могу выразить, как мне жаль бедную Германию. Ах, несчастная страна, как она старается отомстить нам за нелепую неблагодарность, которую она допустила по отношению к нам*. — И все же я не теряю надежды на ее будущность.

Ce vendredi

Votre livre, mon Prince, m’a procur'e une v'eritable jouissance. Car c’en est une tr`es r'eelle que de lire un livre europ'een 'ecrit en russe, un livre o`u l’on entre, p<our> a<insi> d<ire>, de plain-pied en arrivant d’Europe, tandis que dans la r`egle, en abordant presque tout ce qui se publie chez nous, on a toujours quelques marches `a descendre.

Et cependant c’est parce que votre livre est europ'een qu’il est 'eminemment russe. Le point de vue o`u il se place, est le clocher d’o`u l’on d'ecouvre la ville. Le passant dans la rue ne la voit pas. La ville, comme telle, n’existe pas pour lui. Voil`a ce que ne veulent pas comprendre tous ces Messieurs qui s’imaginent faire de la litt'erature nationale, en se noyant dans le d'etail. Le plus grand succ`es que l’on puisse d'esirer non pas `a votre livre, mais au public qui le lira, c’est qu’il sache lire ce qui s’'ecrit entre les lignes. Quand il en sera l`a, il sera d'ej`a bien avanc'e.

Un bien grand inconv'enient de notre position c’est cette obligation o`u nous sommes d’appeler du nom d’Europe un fait qui ne devrait jamais s’appeler que par son propre nom: la Civilisation. Voil`a o`u est la source pour nous d’interminables erreurs et d’in'evitables 'equivoques. Voil`a ce qui fausse toutes les id'ees parmi nous… Au reste, je me persuade de plus en plus, que tout ce que l’imitation pacifique de l’Europe a pu faire, a pu donner, nous l’avons d'ej`a. C’est assez peu de chose apr`es tout. Cela n’a pas bris'e la glace. Cela n’a fait que la recouvrir d’une mousse qui simule assez bien la v'eg'etation. Maintenant nul progr`es r'eel n’est possible que par la lutte. Voil`a pourquoi cette hostilit'e qui se d'eclare contre nous en Europe est, peut-^etre le plus grand silence qu’elle p^ut nous rendre. C’est quelque chose de tout `a fait providentiel.