– Радоваться всему тому, что прекрасно, свято и счастливо, – вполголоса повторил Лион.

Да, теперь, когда им с Джастиной осталось уже не так много, теперь, когда большая часть жизненного пути уже пройдена, остается одна радость, одно счастье – дети…

Пусть не свои, пусть усыновленные…

Но кто сказал, что от этого они станут менее дороги, менее желанны?

Лион перевернул страницу.

«Заблуждения и несогласия людей в деле искания и признания истины происходят ни от чего иного, как от недоверия к разуму; вследствие этого жизнь человеческая, руководимая чаще всего ложными представлениями, суевериями, преданиями, модами, предрассудками, насилием и всем, чем угодно, кроме разума, течет как бы сама по себе, а разум в это же время существует как бы сам по себе. Часто бывает и то, что если мышление и применяется к чему-нибудь, то не к делу искания и представления истины, а к тому, чтобы во что бы то ни стало оправдать и поддержать обычаи, предания, моду, суеверия, предрассудки… Заблуждения и несогласия людей в деле искания истины – вовсе не оттого, что разум у людей не один и не потому, что он не может показать им предельную истину, а потому, что они просто не верят в такую возможность. Да, если бы люди поверили в свой разум, то быстро бы нашли способ сверить показания своего разума с показаниями его у других людей. А нашедши этот способ взаимной проверки, быстро бы убедились, что разум – один у всех, на все человечество, и быстро бы подчинились его велениям… Когда человек начинает осознавать такие очевидные вещи ему сразу же становится легче жить… Он начинает следить за собой, он перестал гневаться на людей… Надо сказать себе, едва ты только открыл глаза: сегодня, сейчас может случиться такое, что придется иметь дело с дерзким, наглым, лицемерным, низким и докучливым человеком. Такие люди часто встречаются в нашей жизни… Такие люди не знают, что хорошо, а что – дурно. Но если я сам твердо знаю, что хорошо, а что – плохо, понимаю, что зло для меня – только то дурное дело, если я сам его совершу, – если я действительно осознаю это, то никакой дурной человек ничем и никогда не сможет повредить мне. Ведь никто на целом свете не может заставить меня делать зло. Ведь зло – всегда только от бессилия…»

– Да, – шепотом произнес Лион, обращаясь, по-видимому, то ли к покойному Ральфу, то ли к самому себе. – Да, зло – оно ведь только от бессилия…

«Конечно же, мне неприятно, что меня осуждают. Но как избавиться от этого неприятного чувства? Надо смириться, тогда, зная свои слабости, не будешь сердиться за то, что другие указывают на них. Это не всегда может быть высказано в любезной форме, но и к таким замечанием следует прислушиваться… Во всяком случае, каждый человек всегда поступает так, как ему выгодно только для себя. Если человек будет постоянно помнить об этом, то никогда и ни на кого не станет сердиться, никого не станет бранить и попрекать, потому что если человеку точно лучше сделать то, что тебе не всегда приятно, то он по-своему прав и не может поступить иначе. Если же такой человек ошибается и делает то, что для него не лучше, а хуже, то в таком случае хуже бывает только ему самому… Такого человека можно пожалеть, но никогда нельзя на него сердиться… Глубокая река не возмущается, если в нее бросить камень; если же она возмущается, то она не река, а лужа… Точно также – и человек… Умный человек никогда не будет сердиться на оскорбление. Если он – действительно умный и глубокий человек…»

Сержусь ли я, если меня обижают…

Теперь, наверное, нет…

Наверное потому, что я давно уже не чувствую ни на кого никаких обид…

Разве что, вспоминая кое-какие страницы своей прошлой жизни? Да, наверное…

Но ведь это было давно – тогда для чего, зачем сердиться?

Чтение, как часто бывало и раньше, когда Лион уединялся с этой тетрадью, все больше и больше увлекало его.

«Да, и я начал задумываться над своей жизнью… В том числе – и над той жизнью, которую многие называют повседневной… Я понял, что нельзя потакать телу, нельзя давать ему лишнее, сверх того, что ему нужно… Это – большая ошибка, потому что от роскошной жизни не прибавляется, а наоборот – убавляется удовольствие от еды, сна, от одежды, от всего, чем себя окружаешь… Стал есть лишнее, сладкое, не проголодавшись, – расстраивается желудок, и нет никакой охоты к еде и к удовольствиям… Стал ездить на роскошной машине там, где мог просто пройтись пешком, привык к мягкой постели, к нежной, сладкой пище, к роскошному убранству в доме, привык заставлять других делать то, что сам можешь сделать, – и нет больше радости отдыха после тяжелого, изнурительного труда, нет радости тепла после холода, нет крепкого, здорового сна и все больше ослабляешь себя, и не прибавляется от этого тихой радости и спокойствия… Такие блага, такой комфорт – не в радость, а только в муку… Он не приносит ничего, кроме страданий и неудобств. Людям надо учиться у животных тому, как надобно обходиться со своим телом. Только у животного есть то, что действительно нужно для его тела, и такое животное довольствуется этим; человеку же мало того, что он уже утолил свой голод и свою жажду, что он укрылся от непогоды, согрелся после холода… Нет, он придумывает различные сладкие питья и кушанья, строит дворцы и готовит лишние одежды, любит различную ненужную роскошь, от которой по большому счету ему живется не лучше, а наоборот – куда хуже… Не расчет приучать себя к роскоши, потому что, чем больше тебе для тела нужно, тем больше надо трудиться телом для этого, чтобы накормить, одеть, поместить свое тело… Ошибка эта незаметна только для таких людей, которые тем или иным обманом сумели так устроиться, чтобы другие должны были работать не на себя, а на них, так что для подобных людей это уже не расчет, а дурное, некрасивое дело… Как дым изгоняет пчел из ульев, так излишества изгоняют из человека его лучшие силы…»

Странное дело – всякий раз, перечитывая эти записи, сделанные так давно уже умершим человеком, Лион испытывал какое-то безотчетное волнение…

Сегодня оно почему-то было особенно сильным, и это поразило его.

Лион закрыл тетрадь и, положив ее в выдвижной ящик, задумался…

Лион принадлежал к тому типу людей, которые никогда категорично не осуждали других – во всяком случае, стремились к этому всеми силами.

Еще в юношеские годы, когда человек особенно восприимчив, Хартгейм услышал когда-то фразу, надолго запавшую ему в душу:

– Если тебе вдруг захочется осудить кого-нибудь, то вспомни, что не все люди обладают теми преимуществами, которыми обладаешь ты.

Фраза эта заключала в себе куда более глубокий смысл, чем можно было подумать сначала.

Тогда Лион размышлял над ее скрытым смыслом, и вскоре у него появилась привычка к сдержанности в суждениях – привычка, которая часто служила ему ключом к самым сложным и изощренным натурам и еще чаще делала его жертвой матерых надоед.

Любой, пусть даже самый недоразвитый ум всегда чувствует эту сдержанность, и если она проявляется в окружающих, то такой ум всегда стремится зацепиться за нее.

И очень часто такому сдержанному человеку начинают поверять самые страшные и сокровенные тайны, самые глубинные переживания и горести.

Впрочем, сам Лион никогда не искал подобного доверия; хотя и понимал, что сдержанность в суждениях – залог неиссякаемого доверия людей.

Однако все имеет свои границы, и если Лион был всегда более чем сдержан в суждениях об окружающих, то к себе самому порой бывал просто беспощаден.

В тот день его критическое настроение по отношению к себе только усилилось – видимо, не без влияния прочтенных только записей покойного Ральфа.

– Да, – еле слышным шепотом, обращаясь лишь к самому себе, произнес Лион, – все имеет свое начало и имеет свой конец…

Поднявшись со своего места, он прошел на балкон и, перегнувшись через перила, посмотрел на блестящие в лучах неяркого солнца лужи. – Все и во всем…

Неожиданно Лиону стало очень жалко самого себя – нестерпимо, пронзительно жалко…

Все то, к чему стремился всю свою жизнь – почет, уважение в обществе, успех – все это было достигнуто.

И что же теперь?

Надвигается старость…

Сколько ему осталось – пять, десять, пятнадцать, двадцать лет?

Никому не известно…

Как он проживет эти годы?

С трудом оторвав глаза от блестящих бликов в лужах на мостовой, он вернулся в свой кабинет.

– Нет, резюмировал свои размышления Лион, – если я… если мы не сможем заменить этим несчастным детям родителей, если мы… не станем им всем… Тогда можно будет считать, что я прожил свою жизнь напрасно…

Голос Джастины, доносившийся из прихожей, вернул его к действительности: