После этого в их разговоре наступила пауза – долгая, томительная…

Наконец Лион нарушил молчание:

– Ты что – обвиняешь в чем-то себя? Чувствуешь себя виноватой? Может быть потому, что ты – ирландка? Джастина О'Нил?

Отрицательно покачав головой, она печальным голосом промолвила:

– Нет.

– Тогда – почему столько переживаний? Вы ведь были едва знакомы…

Она снова покачала головой.

– Я ведь знала их… Видела чуть ли не каждый день на репетициях…

– Знала?

Она удивленно посмотрела на Лиона и еле слышно спросила:

– Почему ты сейчас спрашиваешь меня об этом – скажи!

– Но ведь сколько людей, не знакомых нам, но которые, вполне возможно, ничем не хуже тех, кто нам хорошо известен, гибнут каждый день… Каждый час, – начал Лион, – Гибнут где угодно: в автомобильных и авиационных катастрофах, в перестрелках, при авариях на электростанциях, от взрывов, наводнений, землетрясений, при крушении судов… Просто умирают от болезней… Я служил в армии, – голос его стал неожиданно печальным, – и я знаю, что это такое – смерть… На войне погибло очень много людей, и большинство из них были хорошие люди… Они гибнут и теперь. И никто никогда, – я говорю о людях, которые не были знакомы с погибшими, – никто никогда не расстраивается особо… Смерть – это ведь неизбежность, Джастина… Ничего не поделаешь…

Лион сейчас прекрасно понимал, что говорит пошлейшие до ужаса банальности, что еще немножко – и он перейдет на чисто обывательские, суконные формулировки вроде «человек родился, чтобы умереть», «все там будем» или «Бог дал, Бог и взял»…

Понимал, но никак не мог найти иных слов для успокоения жены.

– Если задуматься, во всем разобраться – хороших людей куда больше, чем плохих, – продолжал он. – И они… – его голос почему-то дрогнул, – они гибнут… Нельзя же скорбеть по всем, Джастина! Тут никаких слез не хватит! Ну, не плачь – прошу тебя!

Немного помолчав, он спросил, стараясь вложить в свои интонации как можно больше участия:

– Почему же ты плачешь? Они что – были твои хорошие знакомые, Джастина?

Гарри и Мери никогда не принадлежали к ее «хорошим знакомым», как выразился Лион, но Джастина, тем не менее, испытывала к ним какую-то совершенно безотчетную, неосознанную симпатию…

Скорее даже материнскую симпатию… Значит – осознанную.

Было ли это чем-то особенным, вроде трансформации ее материнских чувств к погибшим дочерям Элен и Барбаре, направленных теперь в другую сторону?

Джастина и сама не могла на это ответить при всем желании.

Во всяком случае, каждый раз, заметив их обнимающимися, где-нибудь в коридоре, на улице, видя, как они улыбаются друг другу (как вчера утром в кафе), на душе у Джастины становилось теплее…

Неожиданно она, будто бы что-то вспомнив, закрыла лицо руками и зарыдала – на этот раз навзрыд.

Лион участливо склонился к ней.

– Джастина… Джастина, дорогая… Успокойся – очень прошу тебя…

Однако она, закрыв лицо руками и ничего не отвечая, продолжала рыдать.

Лион смутился, не зная, что же ему делать в этой непростой ситуации.

Уйти?

Но не будет ли от этого еще хуже?

Джастина, доверчиво уткнувшись ему в плечо раскрасневшимся от плача лицом, через некоторое время замолчала.

Лион нежно погладил ее по голове и, скорбно глядя на жену, произнес:

– Джастина, что же произошло? Ответь мне, пожалуйста… Только умоляю тебя – не молчи, скажи, что случилось?

Джастина угрюмо молчала. Лион продолжал настаивать:

– Может быть я смогу тебе чем-нибудь помочь?

– Вряд ли…

И вновь пауза – долгая, томительная… Сколько она может длиться? Наверное, целую вечность…

– У тебя такой вид, будто ты пытаешься вспомнить что-то очень важное, но никак не можешь сделать этого, – произнес Лион.

Она, вынув из сумочки платок, вытерла щеки и, не оборачиваясь, ответила:

– Вспомнила…

Пристально посмотрев на жену, Лион очень смущенно спросил:

– Что же?

– Я по дороге домой вспомнила, потом забыла, а теперь у меня вновь всплыло в памяти: вчера Гарри сказал мне, что Мери ждет ребенка… Да, и этот Фредди тоже говорил, что они возвращались от врача…

Лион, словно извиняясь за свои слова, поцеловал жену в висок и тихо, стараясь не скрипеть паркетом, вышел из спальни.

А Джастина, механически взяв со своей тумбочки какую-то книжку, наугад (это был альбом репродукций), раскрыла его посередине.

Неожиданно взгляд ее упал на офорт Гойи, и она с содроганием прочитала те самые слова, которые так некстати припомнились ей вчера утром:

«Удивительно! Опыт погибших не идет впрок тем, кто стоит на краю гибели. Ничего тут нее поделаешь. Все погибнут».